Что делать дальше, ты решишь потом. Он не знает, что здесь творится, не знает, что ты теперь вольная птица.

Я закрываю глаза, чтобы не мешал мерцающий вдали свет. Возможно, эти блики из-за слез.

– Я отвергла его, потому что меня ждал Эйден. Вся моя жизнь вертится вокруг любви, долга и ответственности. Я всегда думала, что одно, другое и третье идут рука об руку. Не знала, что любовь может меняться, вянуть, превращаться в дружбу. С Нико все иначе. Мы никогда не разговаривали как любовники, сущность наших отношений была другой, уровень нашей связи был духовным. Если он теперь говорит, что это не так, значит, он меня обманывал.

– А ты, Ферн? Ты была честной? Вдруг ты просто не могла сознаться себе в своих подлинных чувствах? Не стоит этого стыдиться, ты же не упрекала Эйдена за связь с Джосс. Такое случается, чувствам не прикажешь, влечение повинуется инстинкту.

Думаю, настал момент сознаться ей в моем тайном грехе, но мне мешает страх, что в словесном виде он прозвучит слишком разоблачительно.

– Между нами ничего не было, Ханна, но я позволила Нико писать меня нагой. Мои мотивы были невинными, я думала… В общем, это долгая история: я хотела, чтобы он дописал портрет сидящей у озера женщины. Он был восхитительно красив, но это было не самое важное, я просто позировала. В своем письме он утверждает, что это МОЙ портрет, он повесил его на стену. Ни за что не стала бы ему позировать, если бы понимала, что таково его намерение.

– Жаль, что у тебя чувство, будто бы он тебя использовал, но если он тебя любит, то, может быть, заслуживает прощения? Почему это было ему так важно? Уверена, художники заканчивают не каждую начатую картину – ты сама, например.

Обсуждать это нелегко, с чего начинать? У Нико непростая история. Мне потребовалось много времени, чтобы ее понять.

– Отец так и не признал в нем настоящего живописца, Ханна. У них были очень разные стили. Для Нико написать портрет в манере старых мастеров сродни легализации. При всей его успешности утрата обоих родителей означает, что того признания, которого он жаждет, никогда не будет. Вместо этого он пытается что-то доказать самому себе – скажем, что отец не нашел бы в его живописи изъянов. – Я медленно вздыхаю. – Нико влюбился не в меня, а в некую музу. Влюбился и все еще не разлюбил.

– Понимаю, это тебя злит. Получается, он злоупотребил твоим доверием, Ферн, а такое причиняет боль. Вернись и потребуй, чтобы он снял твой портрет со стены. Ты всегда была погружена в себя, понятно, что он тебя не знает. Если ты действительно ничего к нему не испытываешь, кроме сострадания, тогда это будет твое последнее усилие, вперед! Если хочешь, я поеду с тобой, только позови. Малышка Рая обожает машину, вот только придется забить ее причиндалами весь багажник. Крепись, даже смельчак-испанец не устоит перед двумя злющими бабами и орущим малышом.

Я не могу не улыбнуться. Кажется, совсем недавно я взваливала на себя проблемы сестры, а теперь уже она готова засучить рукава и воевать за меня. С молодой мамашей лучше не связываться: милая малютка Рая разбудила в Ханне инстинкт воительницы, подстегиваемый гормонами и всплеском материнской любви. Можно подумать, что она готова идти войной против всего мира – и победить.

– Ты права. Пора нанести визит Нико, но мне придется сделать это одной. Уверена, он не хотел меня огорчать, доказательство – его письмо, просто он не понимает, как оно ранит, как я удручена его поступком. Изабель хвалит портрет, но дело не в этом, а в том, что я позировала по одной-единственной причине: думала, что это его исцелит, а портрет не будет моим.

Она ахает.

– Так ты знала, что портрет выставлен на всеобщее обозрение?

– Надеялась, что все-таки не на всеобщее, только на стене в усадьбе. Изабель все мне рассказала при нашей встрече в Лондоне. Я возилась с барахлом после внезапного отъезда Эйдена и в тот момент отнеслась к новости довольно безразлично. Но потом поняла, что позволять людям глазеть на мою наготу, пусть даже запечатленную вдохновенным живописцем, совершенно мне не нравится. При одной мысли об этом мне хочется сжаться в комок и спрятаться подальше. Я старалась об этом не думать, но мне претит такая откровенность, такая уязвимость. Нико не подумал о моей реакции.

– О, Ферн, мне так жаль! Это последнее, что тебе сейчас нужно.

Я знаю это. То, что было для меня волшебным воспоминанием, оказалось разбито вдребезги. До полной неузнаваемости. Как я могла быть настолько наивной?

– Я уточню, можно ли будет пересечь Ла-Манш уже завтра. Туда-обратно, одну ночь проведу в деревне рядом с усадьбой. На все про все уйдет не больше пяти дней, и хватит времени на размышление. После возвращения меня не покидает чувство неприкаянности, я уклонялась от этого решающего шага, но в глубине души знала, что без него не обойтись. Это как последний элемент головоломки: поставив его на место, я смогу все начать заново. Я вернусь со свежей головой и заживу в мире с собой.

– Наконец-то! – Она шумно выдыхает, я даже убираю телефон от уха и стараюсь не засмеяться. – Желаю тебе безопасной дороги, отдохни за рулем. Воображаю, как красиво в Провансе весной!

По иронии судьбы, прошлой весной мы с Нико были на ножах: я пыталась уговорить его последовать совету Изабель. Нет сомнения, что она мягко подталкивает его в правильном направлении, и теперь, когда он в силах «отпустить последних своих демонов», у них уже нет причин находиться врозь. Разве что он использует меня для смехотворной и при этом саморазрушительной попытки лишить себя счастья. Оставляя за скобками живопись, если она поняла, зачем я ему позировала, то, конечно, согласится, что он переступил черту.

При всей своей нелюбви к конфронтации я не позволю, чтобы меня использовали. И да, будет чудесно отдаться волшебному притяжению дороги, мчаться под музыку, чувствуя, как ветер треплет волосы, – это именно то, что нужно, чтобы переосмыслить свою жизнь. К счастью, у меня остается много великолепных воспоминаний о жизни во Франции, и я не позволю одному недоразумению испортить все остальное.

Пора дать понять Нико, что его поступки разрушили доверие между нами.

34. Куда боятся залетать ангелы

Когда я наконец заезжаю на парковку перед шато, идет дождь. Я поднимаю глаза на окна, и у меня начинает ускоренно биться сердце. Гнев, сопровождавший меня почти всю дорогу, улетучивается, я снова чувствую себя… уязвимой. Трудно что-то разглядеть, когда «дворники» не справляются с потоками воды. Ливневые струи похожи на железные стержни, бесконечно долбящие машину и все вокруг. Разгул стихии соответствует моему настроению, потому