– С твоего позволения, – добавляет Один, видя, что она молчит.

Евлалия шмыгает носом.

Этот ребенок с одинаковым нетерпением и требует ее мнения, и оспаривает его. Когда же он научится относиться к себе как к отдельной личности, независимой от нее, Евлалии?

– Показывай, – отвечает она.

Один медленно выпрямляется, становясь еще выше, его прозрачные глаза сосредоточенно прищуриваются, как у ученика за роялем, готовящегося исполнить перед учителем двести раз отрепетированную пьесу. Облачко тумана между его почти сведенными ладонями начинает уплотняться, пока не превращается в нечто осязаемое. В коробочку. Он старается выглядеть невозмутимым, но по тому, как едва заметно расслабляются сведенные брови, Евлалия чувствует его облегчение.

Она берет коробочку у него из пальцев, проверяет на прочность, крутит ее в пальцах, наконец открывает. Та, разумеется, пуста.

– И что? Это всё?

Реакция Евлалии вроде бы застает Одина врасплох. По правде говоря, она в не меньшем замешательстве. Ему впервые удалось стабилизировать иллюзию – наверняка он много тренировался, пытаясь раздвинуть границы своего небогатого воображения.

Ей бы следовало ободрить его, ведь он на верном пути.

– Дай-ка мне свою Книгу, – вместо этого говорит она.

Лицо Одина, словно слепленное из снега, искажается, но он тут же достает из-за пазухи предмет, с которым никогда не расстается. Тщетно он старается сдержать это движение другой рукой – знак заранее проигранной внутренней борьбы. Как и его братья с сестрами, он запрограммирован на подчинение ее приказам. Евлалии это известно лучше, чем кому-либо, потому что она сама включила данную строку инструкций в каждую Книгу.

Она извлекает из кармана свою верную перьевую ручку, зубами снимает колпачок.

– Ты сердишься, Дийё?

В глазах Одина, которые он старательно отводит в сторону, Евлалия подмечает огонек ненависти и любви, слитых воедино. Он несчастен оттого, что разочаровал ее, в той же мере, как и оттого, что она разочаровала его.

Она листает страницы книги, осознавая, что прикасается к тому, что для Одина самое заветное. Она знает наизусть каждый из тысяч значков, составляющих придуманный ею код. Первый раздел контролирует моторику Одина, второй – его способность анализировать, третий – восприятие цветов. Она делает свой выбор и втыкает металлическое перо в плоть книги, не обращая внимания на приглушенный крик Одина и осознавая боль, которую причиняет собственному ребенку. Она вычеркивает выбранную строку кода, тщательно следя за тем, чтобы не задеть какую-нибудь соседнюю.

– Ты будешь есть, не чувствуя вкуса, – говорит она, возвращая Книгу. – Ни одна ласка не доставит тебе радости. Я лишила тебя права испытывать удовольствие.

Один прижимает к груди книгу с вымаранной строкой. Океанский ветер развевает его белоснежные волосы. Он распахивает глаза, полные отвращения и обожания, но по-прежнему избегает смотреть Евлалии в лицо. Несмотря на всё, что она с ним сделала, он не хочет ранить ее той силой, которую не контролирует.

– Это обычные чернила, – поясняет Евлалия, завинчивая колпачок перьевой ручки. – Они выцветут со временем. Используй это время, чтобы помочь мне спасти мир.

Один убегает, оставляя за собой отпечатки башмаков на песке.

Евлалия шмыгает носом.

Она снимает очки; чувство неудовлетворенности мучит ее как никогда, а она по-прежнему не может понять причины. Пока она дышит на стекла, чтобы протереть их, в них отражается заходящее солнце, и внезапно она видит его: собственное отражение заговорщицки ей подмигивает.

Уже скоро, говорит Другой.

Евлалия отбрасывает очки как можно дальше. В висках бешено пульсирует кровь. Носовые пазухи взрываются болью. Голова сейчас лопнет. Во что она превращается? Может, посчитав себя Богом, она теряет саму себя?

Это не из рабочего кабинета ей хочется сбежать, а от зеркала, которое там висит.

– Скоро, – бормочет она дрожащим голосом. – Но не сегодня.