желания хорошенько треснуть кулаками по его ладоням. Но потом не стала удерживаться, чтобы не нагрубить маме, это иногда помогает — разбить чашку, чтоб не наорать на горничную. Поэтому я звонко, даже с оттяжкой шлепнула руками по его ладоням, он через силу засмеялся, а я обернулась к маме.

— Тьфу, — громко сказала я маме. — Ты такая же, как была.

— Это хорошо или плохо? — холодно спросила мама, глядя на меня бесстыдно смеющимися глазами.

— Это настолько прекрасно, что у меня слов нет, — сказала я. — Ты говорила, что у швейцара внизу есть телефонный аппарат. Как бы мне вызвать извозчика?

— Габриэль, — попросила мама мальчика, — проводи молодую графиню и устрой там все. — И, не сказав мне «до свидания», она повернулась и вышла из комнаты. На диване остались лежать два толстых кожаных альбома с рисунками. Я раскрыла тот, который был ближе ко мне. Там как раз была эта кошмарная картинка — Грета с Иваном. Я с размаху выдрала ее оттуда, сложила вчетверо и стала запихивать себе под блузку.

— Что вы делаете, графиня? — закричал Габриэль. — Как можно? — Он протянул руку, чтобы отнять у меня листок.

— Заткнись, братец! — сказала я. — Будешь командовать — получишь! У тебя царапучая сестренка! — сказала я и вцепилась ногтями ему в ладонь. Он зашипел и отдернул руку. Я, наверно, сильно его покорябала. — Вот так! — сказала я. — А теперь марш вниз! Посадишь меня на извозчика.

— Слушаюсь, молодая графиня, — ответил он.

То ли он на самом деле был смущен, то ли что-то задумал — я не знаю.

Мы вышли из квартиры. По коридору я шла, нарочно глядя перед собой, уставив глаза в курчавый затылок Габриэля, чтобы, не дай бог, не увидеть в стеклянной двери маму, если, конечно, она подойдет помахать мне рукой. И нет. Не увидела. То ли я действительно так здорово скрутила свой взгляд в трубочку, то ли мама в самом деле не захотела меня проводить.

Мы пошли вниз по лестнице.

Габриэль понуро шагал впереди. Вдруг остановился, сильно закашлялся. Лестница была очень красивая, с мраморными ступенями и малиновым ковром, зашпиленным латунными прутьями, с великолепными дубовыми перилами и дубовыми же балясинами вольной цветочной формы. Стены были расписаны тоже цветами в светло-бирюзовых и белых тонах. Вполне сдержанно и элегантно. Габриэль тем временем кашлял, ухватившись рукой за перила.

— Чахотка? — злобно спросила я. — Или куришь дешевый табак?

Он повернул ко мне свое бледное под смуглотой, худое лицо. В его глазах стояли слезы. Наверное, от кашля.

— Боюсь, что да, — сказал он.

Господи, новое дело, подумала я.

— Я задала два вопроса, — на всякий случай возразила я. — Туберкулез или, может быть, все-таки дурной табак?

— Я не курю, графиня, — ответил он. — Ну разве очень редко, с друзьями. Но не настолько. Чтобы. Так. Сильно кашлять. — Он набрал воздуха в грудь. Было видно, что ему очень хочется закашляться, но он сдерживается.

— Надо сходить к доктору, а не гадать, — строго сказала я. — Дать тебе денег на хорошего врача?

— Благодарю, графиня, — сказал он.

— Я на самом деле не графиня, — поправила я.

— Почему? — спросил он. Мы все еще стояли на лестнице, наверно, между четвертым и третьим этажом.

— По двум причинам, — объяснила я. — Во-первых, графский титул не наследуется по женской линии. Разве что уж какая-нибудь очень, очень прагматическая санкция, — сказала я, — но тут нужно распоряжение императора. В смысле, прошение на имя императора. Мы подавали такое прошение. Получили ответ: я смогу передать графский титул своему сыну, если он родится, но сама графиней не считаюсь. Поэтому у меня такая смешная вторая фамилия: не «фон Мерзебург», а «унд фон Мерзебург». Вот и все. А во‐вторых, тут другое. Моя фамилия Тальницки — мы потомки рыцаря Далмитца из свиты Генриха Четвертого. Наш предок не был ни графом, ни бароном (странное дело, говоря это, я почти поверила в эту дурацкую историю, которую всю жизнь считала выдуманной. Откуда взялось славное семейство Тальницки, никому в точности не известно. А с этим рыцарем — это все папины фокусы и выдумки. Но вот в ту минуту я была убеждена, что так оно и есть). Рыцарь без титула — это тоже неплохо. Ты знаешь, дорогой мой новоиспеченный братец, про французского дворянина по фамилии Роан? — Он помотал головой. — Однажды его хотели произвести в герцоги, и он сказал знаменитую фразу: Roi ne puis, duc ne daigne, Rohan suis! «Королем я быть не могу. Герцогом не желаю. Я — Роан!»

— Какая ты умная и начитанная, — сказал Габриэль, и непонятно было, хвалит он меня, осуждает или смеется.

— Так что, спасибо «да» или спасибо «нет»? — спросила я.

— О чем ты? Ничего, что я уже на «ты»?

— Все правильно, — сказала я. — Как же иначе. Брат все-таки. Я про деньги. Деньги на врача. Дать? — Я потянулась к сумочке.

— Нет, нет, что ты, — отказался он.

— Не смею навязывать, — сказала я. — Больше предлагать не стану. Но если надо будет, попросишь. Дам.

— Спасибо, — кивнул он, достал платок, вытер губы.

Мы пошли дальше вниз, считая ступени, касаясь полированных дубовых перил и глядя на бегущий узор бело-бирюзовых цветов и листьев по оштукатуренным стенам.

Но через два марша я крикнула: «Стой!»

Он остановился. Я стояла у окна, он на три ступеньки ниже.

— Поднимись сюда! — сказала я. — А теперь говори правду. Что ты здесь делаешь? Почему ты живешь у моей матери? Что это за дальняя свойственница? Какая там вода на киселе? Изволь рассказать во всех подробностях. Как ее зовут и какого троюродного брата она свояченица? — Он молчал. — Так-так, — сказала я. — И почему это она тебя усыновила? Зачем это надо было? Ей? Тебе? Что происходит? — Я расстегнула две пуговицы на своей блузке и вытащила выдранную из альбома страничку с этой безобразной картинкой, где Грета любится с Иваном. — Ты с ней вот этим занимаешься? — сказала я, развернула картинку и сунула ему в нос. — Вот этим, да? Ты с ней… Ты с ней ***? — И тут я выговорила неприличное плебейское слово, которое раньше никогда не произносила вслух.

— Нет, — закричал он. — Нет! Ничего подобного! Никогда! И в мыслях не было!

— Врешь! — говорила я. — Врешь, мерзавец! Врешь, негодяй! Никакой ты не князь! Ты продажный мальчик, больше ты никто! Итальянского ты не знаешь, но по-немецки чуточку соображаешь, я заметила!

— Нет, — закричал он, — неправда! Я не продажный! Клянусь всем святым! Все не так!

Он вдруг встал передо мной на колени и обнял мои ноги. Поднял голову, в его глазах был настоящий стыд