— В общем, я так понял, что ты можешь особо не ссать, — он ласково шлепнул себя по пухлой ляжке веником. — Это все фэйсы мутили, а Батя с ними уже, считай, договорился. Бате ты, естественно, теперь должен — но это уж вы сами разбирайтесь… — жахнул по белой своей груди с острыми розоватыми сосками. — Да, но дело Амарова ведет один важняк из рязанского СУ… Уф-ф… Балдаев — хер с ним; ему че скажут, то он и подпишет. Ф-фу… А вот с этим следаком надо что-то придумать…

— Че за следак? — угрюмо осведомился Пенязь, встряхивая свой веник.

— Шалагин такой. Жадный очень, говорят…

«Местные новости! — объявила счастливая радиодевка. — Вчера на дороге Гусь-Железный — Новогеоргиевск микроавтобус „Газель“ произвел столкновение с коровой. От удара животное погибло на месте. В то время, как сотрудники милиции составляли протокол, местные жители, работавшие неподалеку на тракторе, расчленили труп коровы и унесли в неизвестном направлении…»

Шалагинский джип встряхнулся на колдобине. На подъезде к Новику дорога была поганейшая, в самом городе — еще хуже. «Расческа»: бесконечная череда широких поперечных трещин в асфальте. Прямо посреди мостовой из отверстия канализационного люка с отсутствующей крышкой торчал деревянный шест, на котором болтался обрывок красно-белой полосатой ленты. Сегодня Кирилла даже допустили на переднее сиденье — социальный рост был налицо…

Шалагин притормозил на перекрестке, вглядываясь в таблички с названиями улиц, в очередной раз раздраженно и нетерпеливо матернулся под нос. Адрес Кирилл у матери взял, но дороги не помнил сам. Важняк присмотрелся к молодой быковатой троице, в открытую квасящей на углу, — прикинул, видимо, стоит ли спрашивать у них, как проехать. Поймал взгляд парнокопытного в зеленой тельняшке, держащего бутылку за горлышко, — и даванул на газ.

Кирилл еще в Рязани обратил внимание на парочку встретившихся группок шумного молодого жлобья в тельниках и камуфле — некоторых штормило уже с утра. То тут, то там каркал один и тот же агитационный попс с припевом: «Я служить должен! Так! Же! Как! Все!» Какое сегодня число получается? — попытался вспомнить Кирилл, — двадцать восьмое мая? Вроде, не время для воздушно-десантных гуляний… Но по обилию травяного цвета фуражек и беретов скоро сообразил, что отмечают погранцы.

Восьмидесятитысячный Новогеоргиевск, где Кирилл был раз десять в жизни, представлял из себя довольно большой по меркам области, но самый обычный райцентр, состоящий в основном из двухэтажных, построенных в тридцатых, бараков и пятиэтажных, понатыканных в шестидесятые, хрущоб. На пыльных окраинах — глухие бетонные, обтянутые ржавой колючкой заводские заборы, за теми — пузатые газгольдеры и высокие трубы, у проходных — линялые, дырявые остатки досок почета. Разбитые в кашу улицы, некошенные газоны, желтеющие и сереющие одуванчиками, алкаши на скамеечках. В центре — новенький храм, рядом — новенький «пежо» батюшки. Свадьба под Ильичем на главной площади между администрацией, судом и загсом. Гостиница «Дружба», кафе «Садко», клуб «Бродвей». В «частном секторе» — добротные цыганские особняки, черная грязь вокруг которых густо белеет, как косточками, использованными шприцами. К пункту приема металлолома на грузовых «Газелях» деловито свозят спиленные на окрестных сельских кладбищах могильные оградки.

С разрастанием кризиса иссякает пассажиропоток в Москву и обратно — хотя еще полгода назад в столице (до которой 180 км) работала чуть не четверть местных: мужики пинали болты в охране и грузинили в магазинах, тетки сортировали письма на почте и мыли полы в метро. Соответственно, Новогеоргиевская администрация, чуть что, заводила про нехватку людей — особенно ментовское начальство. Но возвращающаяся из армады гопота, готовая работать в ППС, и впрямь ехала за этим в Москву, на худой конец в Рязань, так что гопота доармейская с наступлением сумерек, не сильно разбавляемых немногочисленными фонарями, здесь традиционно была в своем праве. Немалую ее часть всегда составляли ученики и выпускники местного коррекционного интерната, отпрыски алкашей-хроников, снабжающих тот клиентурой из окрестных деревень и общаг городской окраины поколение за поколением; благо положительная демография здесь наблюдалась в основном в семьях олигофренов, мало озабоченных предохранением-планированием и рожающих по пять-семь детей, что на выходных и каникулах копились в заросших скверах наподобие обильно пестреющего тут же мусора. Пивас, гогот, «отмутили мобилку у дятла», «вывози за базар!», «петух те братан, всосал?», мать дома не вяжет лыка, отец отсутствует изначально, дядька сидит.

— …Шестнадцать, — констатировал Шалагин, высматривавший номера домов по улице Колхозной. Причалил к обочине: даже тротуаров тут не было. Повернулся к Кириллу: — Он?

Кирилл, бывавший здесь последний раз еще в детстве, неуверенно кивнул. Следак решительно распахнул свою дверцу, Кирилл, помешкав, — свою. Осторожно сошел с подножки «Монтеро», повертел головой. Рослые косматые дворняги без интереса смотрели на них с середины проезжей части мутными глазами. Ставни в приземистом трехоконном доме двоюродной бабки по материнской линии были забиты, крыша мерцала мхом, хотя в целом он выглядел даже получше иных соседей по улице. Впрочем, надежда продать его — во всяком случае, по сколь-нибудь пристойной цене — у матери пропала давно.

Бабушку Любу, похороненную десять лет назад, Кирилл помнил хуже, чем умершего гораздо раньше деда Колю, — точнее, чем то, что воскресало в сознании при мысли о нем: сдержанный бензиновый запах, цветная оплетка руля, обжигающие голые, в шортиках, ноги сиденья из кожзаменителя, накалившегося на солнцепеке, тяжелый, шершавый брезентовый чехол, которым маленький Кирилл помогал деду накрывать его восхитительный «Москвич». У деда сначала был 412ИЭ с остроугольными задними фарами, потом 2140 с черной радиаторной решеткой; Кириллов же отец — как и сам он впоследствии — автомобилизмом не увлекался, да и просто беден был, даже в советские времена. Последнюю дед-Колину машину продали уже после его смерти; жалкие деньги, вырученные за нее, оказались единственным бабушкиным финансовым резервом (в девяностых она жила только с огорода), хранимым на собственные похороны — и канувшим в итоге в пирамиде «ПИКо», что облегчила в свое время жителей Рязани и области миллиардов на двадцать рублей.

Кирилл уже сам не помнил, почему и зачем этот дом и участок в свое время оформляли на него, и сам факт, что он официально является владельцем недвижимости, никогда не тяготил его сознания. Тем более ценность данной недвижимости была куда как сомнительной. После бабкиной смерти тут недолгое время жили какие-то знакомые, но уже несколько лет дом стоял запертый, заведомо никому не нужный…

В окне противоположной, через улицу, халупы, такой же дряхлой, одноэтажной, но жилой, Кирилл заметил светлое пятно лица. Старикан какой-то, любопытствует — нечасто, видать, тут что-то происходит…

Кирилл подковылял к своему владению. Забор покосился, покривилось крыльцо, сквозь дорожку лезла трава. В палисаднике густая, в белесой бахроме крапива скрывала какой-то мусор. Важняк стоял у калитки, на которой ржавел почтовый ящик с ровным рядком пробоин, — нагнувшись, осматривал замок. Подергал ее, заставив затрястись весь забор. Огляделся по сторонам, отступил на шаг и врезал ногой. Створка готовно отскочила. Шалагин поспешил было внутрь, но вдруг остановился, оглянулся на Кирилла. Нетерпеливо мотнул головой.