Царь как будто ненадолго задумался, а потом снова кивнул главному дьяку – Алексей словно зарекся говорить с английским немцем напрямую, а может быть, этого и не предусматривали обычаи – и тот попросил посла обождать. Посол немного удивленно кивнул, и удалился на свое место. Двери, откуда появился и сам англичанин, снова распахнулись, и в палату, к неимоверному удивлению Матвея, повалила целая толпа торговых мужиков, вроде тех, с кем он знался у себя в городе. Конечно, ради посещения царского дворца купчишек принарядили, однако они, в своих выданных из казны кафтанах и однорядках, смахивали на волков в овечьих шкурах, и совсем не шли к торжественной дворцовой обстановке. Входя в палату, все они немедленно крестились и падали ниц, да так и оставались лежать, уперевшись лбом в пол, и мешая входить следующим за ними. Те, желая поскорее предстать перед царевыми очами, начинали толкать и давить вошедших раньше, и скоро купцы создали на входе в палату такое безобразие, что унимать их были посланы несколько стряпчих и стрельцов из стражи. Наконец, их удалось поднять, собрать вместе, и отвести на положенное им место напротив думных чинов. Стряпчие и стрельцы расположились вокруг них, как овчарки вокруг стада. Купцы немного помялись, и из их толпы вышел вперед довольно представительный купчина, которому и кремлевский кафтан шел больше к лицу, и по длинному списку начал зачитывать челобитную архангельского и холмогорского купечества.

"– Мы, холопы твои, гостишки гостиной и суконной сотен, людишки городовые, службы твои государевы служим на Архангельском городе и иных городах беспрестанно, и от этих беспрестанных служб оскудели и обнищали до конца. А разорены мы пуще турских и крымских басурманов московскою волокитою, от неправд и от неправедных судов. А торжишки у нас стали гораздо худы, потому, что всякие наши торжишки на Москве и в других городах отняли многие иноземцы, немцы и кизилбашцы, что приезжают в Москву и иные города со всякими большими торгами. А в самом Архангельском городе всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки от их же воеводского задержания и насильства в приездах торгов своих отбыли. И от такой великой бедности многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелись розно, и дворишки свои мечут. А при прежних государях воеводы были посыланы с ратными людьми только в украинские города, для бережения от турских, крымских и ногайских татар. А ведь мы, государь, холопы твои, великого государя, природные, а не иноземцы и не донские казаки."

Купец проникновенно посмотрел на государя, обвел глазами и всю думу, словно взывая о сочувствии. В душе же у Артемонова начало закипать раздражение, тем более усиливавшееся усталостью от долгого стояния с протазаном и удушливым жаром печей, который был особенно тяжел под добротным мерлушковым полушубком на плечах. Этот стон про отобравших все и вся и всех разоривших иноземных гостей Матвей слушал в купеческих разговорах уже много лет, и всегда на него досадовал. Оно конечно, по объему наличных денег, сплоченности и привычке к торговой хитрости иноземцы превосходили русских купцов, дела которых едва-едва приходили в порядок после Смуты. Но кто же мешал и последним поучиться, а, главное, начать действовать вместе, и по той же торговой науке, не безмерно сложной? Вместо этого, московские купцы только и думали, как бы объегорить если и не иноземца, то хотя бы своего же собрата, а все возникавшие трудности решать с помощью челобитных и подарков воеводам. Иноземцам, однако, тоже было, что подарить воеводам и, с учетом их больших оборотов, побольше, чем русским торговым людям. Впрочем, для написания челобитных купцы умели объединяться получше многих, что и могли теперь видеть все участники думского заседания.

"– После московского разоренья, как воцарился отец твой государев," – продолжал купец. "– Английские немцы, зная то, что им в торгах от Московского государства прибыль большая, и желая всяким торгом завладеть, подкупя думного дьяка Петра Третьякова многими посулами, взяли из Посольского приказа грамоту, что торговать им, английским гостям, у Архангельского города и в городах Московского государства двадцати трем купцам. А нам челобитье их встретить и остановить в то время некому было, потому, что все были разорены до конца, и от разоренья, бродя, скитались по другим городам."

Дальнейшее Матвей, да и все прочие, уже хорошо знали: получив грамоту, англичане стали приезжать в Архангельск и другие города по шестьдесят и по семьдесят человек, покупать там себе дома и амбары и жить без съезду. Далее начиналось перечисление многочисленных хитростей английских немцев, приведших к самому печальному исходу:

"– А русские товары они, английские немцы, у Архангельска продают на деньги голландским, брабантским и гамбургским немцам, весят у себя на дворе и возят на их, немцев, корабли тайно и твою государеву пошлину крадут. Всеми торгами, которыми мы искони торговали, завладели английские немцы, и от того мы от своих вечных промыслов отстали, и к Архангельскому городу больше не ездим. И мы товаренки свои от Архангельского города везем назад, а иной оставляет на другой год, а которые должные людишки, плачучи, отдают товар свой за бесценок. Но эти немцы не только нас без промыслов сделали, они все Московское государство оголодили: покупая в Москве и городах мясо и всякий харч и хлеб, вывозят в свою землю!"

Тут как будто тихий шепот, как ветер по роще, прошел по боярской думе, и даже неподвижный, как статуя, царь немного повернул голову в сторону купцов и взглянул на них с интересом. Читавший грамоту с удовлетворением отметил произведенное им впечатление, и перешел к еще более существенным доводам. Оказалось, что торговые грамоты, выданные по прошению казненного английского короля Карла, использовались его прямыми противниками, сторонниками парламента. Кроме того, англичане были горазды на многочисленные хитрости, сговоры и подкупы государевых чиновников – словом, не было той низости, на которую не пустились бы торговые немцы, дойдя, наконец, уже и до такой крайности:

"– А их немецкое злодейство к нам мы тебе, праведному государю, объявляем. Немец Давыд Николаев, купя на Москве двор и поставя палаты, торгует и продает всякие товары на своем дворе врознь, как и в рядах продают, без вашего государского указа и без жалованной грамоты!"

Тут уже явный гул возмущения раздался в палате, а царь, несмотря на тяжесть своего наряда, немного приподнялся с трона и как будто пригрозил державой стоявшему в отдалении английскому послу. Купец же приготовился, в эту