–Да.

–Во-первых, знай: эти деньги выделены до ее смерти, ни в одном завещании они не упоминаются, Кирсановы никогда не узнают о подарке тебе, такова воля Софьи. Во-вторых, на фоне оставшейся суммы… это жалкие крохи. Ты же не пожалеешь для голодного ребенка десяти копеек?

–Нет, конечно.

–Она дала тебе не больше.

–Но для меня… вы просто не представляете, что значит для меня эта квартира!

–Для тебя, может быть. Но не для нее. Итак, дальше – почему ОНА сделала это. Гм-м, постараюсь без длиннот, терпеть их не могу, да и устал я, признаюсь, стар весьма...

Поля смотрела встревоженно, Соломон Ильич смутился. Отошел к окну, повернулся к Поле спиной. Глядя на гоняющих мяч мальчишек, сухо сказал:

–Жили-были две девушки. Не самые близкие подружки, но… приятельницы. Твоя бабушка Аполлинария и Софочка, они именно так друг друга и называли. Ссорились, мирились, как все. А потом влюбились. Обе. Одновременно. Только беда – в одного юношу. Владимира Морозова.

Поля почувствовала, как у нее запылали щеки, а сердце забилось где-то у самого горла. Она с трудом перевела дыхание и замерла, потрясенная. Поля давно подозревала: Софья Павловна знала ее бабушку! А получается – и дедушку.

–Софочка не любила проигрывать. К тому же как могла проиграть она – настоящая красавица? Главное, кому – рыжей, веснушчатой Аполлинарии? Никогда.

Поэтому потрясение оказалось слишком сильным, Владимир выбрал Аполлинарию. Софочка была оскорблена. Возненавидела обоих и решила отомстить. Да так, чтобы Володенька Морозов ненавистной подруженьке не достался. Раз не ей, Софье, то и никому.

Соломон Ильич угрюмо усмехнулся и замолчал. В наступившей тишине отчетливо слышались возбужденные вопли мальчишек на улице, кто-то только что забил гол, и звонкий голосок Наташи, она уговаривала Манечку «не капризничать и доесть наконец манную кашу».

–Ты не знаешь, на какое странное и страшное время пришлась наша юность, тебе всего не понять. Только-только закончилась война, твой дед вернулся с фронта, увешанный медалями как новогодняя елка, гордый собой, счастливый, весь мир лежал, казалось, у его ног. А тут анонимка. Жалкая-жалкая. И пустяшная, в общем-то. Мол, принес с войны Морозов Владимир пистолет трофейный, утаил, не сдал. Мелочь, не так ли – ведь пацан! Сколько тогда было твоему деду? От силы двадцать, на два года старше тебя сегодняшней. А его взяли. Через день. И осудили на семь лет. Подумай хорошенько – на семь! Его, героя войны. Семь лет для мальчишки – целая вечность.

Поля судорожно вздохнула. Соломон Ильич укоризненно покачал головой.

–Твоя бабка все это время ждала его, своего Володю, семь долгих лет ждала. Врага народа, заметь, девочка! И дождалась. Чего Софочка ей никогда не простила. Хотя и вышла к тому времени замуж, уж она-то не стала бы портить себе биографию из-за такого пустяка как любовь!

Он снова надолго замолчал. Поля, не дождавшись продолжения, робко спросила:

–И… что?

–Да ничего. Подруженьки навсегда расстались, разъехались, растерялись, страна-то огромная... Софья порядком подзабыла эту историю, а когда и вспоминала, говорила себе: не так уж она виновата, время было такое. Мол, подумаешь – анонимка! Ничего страшного в ней, всего-навсего басня о трофейном пистолете. – Соломон Ильич хрипло рассмеялся. – Врала себе, конечно. Отлично знала, что ябеда ее сработает не хуже гранаты. Но и понять Софью можно, легко ли расписываться в собственной подлости? Ясно, старалась не вспоминать.

Поля слушала, вытянувшись в струнку. Щеки ее пылали. Соломон Ильич в сердцах махнул рукой:

–А тут ты. Живая копия бабки. Как напоминание перед самой смертью – знала уже Софья о раке, чего уж скрывать! – о той истории. Да еще ты сказала, что бабки с дедом давно нет в живых. Мол, всю жизнь вместе прожили, вопреки ей, Софье. – Старик украдкой покосился на Полю и печально сказал: – С другой стороны – Софья-то жива, да вся в шоколаде, а от Морозовых лишь рыжая внучка по белу свету гуляет. Вот и вышло: может, не зря перед самым Софьюшкиным закатом вас жизнь столкнула? Может, кто-то там, наверху, дает грешной Софье возможность хоть немного загладить содеянное, если не перед самой Аполлинарией и ее возлюбленным, так перед их семенем?

Соломон Ильич замолчал окончательно, ему больше нечего было сказать забавной рыжей девчушке. На его взгляд, Софья и без того слишком многое разрешила открыть, а к чему ворошить прошлое? Не понять этой прозрачной малышке Софьиных страстей, как не понять ее предсмертной муки и раскаяния.

–Прими уж ее дар, – с трудом проговорил он, – скуповата была Софья, поверь мне, от сердца деньги отрывала, как бы малы они не были. Значит, важно ей, чтоб ты взяла все и простила ее.

–Но я… не бабушка.

–Да какая разница? – с досадой вымолвил Соломон Ильич, не оборачиваясь, не хотел он видеть сейчас потрясенное Полино лицо. – Для Софьюшки-то вы одно целое. Говорила мне – удивительно вы схожи, и не только внешне. Мол, ты будто в юность Софью вернула, настоящее чудо.

–Вы… ее любили?

–Она меня – нет, так что не о чем и говорить, – Соломон Ильич закряхтел. Взял с дивана пакет и протянул Поле. – Здесь твое платье, копия того, что носила когда-то твоя бабушка. Еще какая-то мелочь, я не смотрел. Софья сама упаковала все это за два дня до смерти.

Поля заглянула в пакет и прикусила нижнюю губу: даже туфли Софья Павловна не забыла положить. И шкатулку, в ней гребни, наверное.

«Это хорошо, – грустно подумала Поля. – Не хочу забирать отсюда вещи, купленные Игорем. И деньги ему оставлю, у меня почти четыре тысячи с зарплаты отложены, маловато, конечно, но… Других пока нет».

Помедлив, она открыла шкатулку и едва не уронила от неожиданности: поверх знакомых гребней лежал старинный кулон из черненого серебра, Софья Павловна как-то заставила Полю примерить его. На обрывке магазинного чека мелко написано рукой Кирсановой: «Когда-то все это принадлежало твоей бабушке».

Соломон Ильич оказался так добр, что согласился нести сумку с детской одеждой. После долгих размышлений Поля взяла кое-что, самое нужное, все-таки это подарки Саши Карелина. И не ей лично, а маленькой Наташе.

Они стояли перед своей новой квартирой, выстроившись в ряд: взволнованная переездом Наташа прижимала к себе Манечку; Миха важно сопел, будто понимая, что происходит; Поля, белая как мел, держала в руках папку с документами и пакет со шкатулкой, ничего больше не взяла она из своего случайного, временного дома.

Прощаясь с ним, Поля аккуратно сложила в шкафу свои джинсы и футболки. Поставила на газетный лист начисто отмытые кроссовки. Рядом положила тощую пачку денег – все, что у нее оставалось, до копейки – и старый конверт с росписью Софьи Павловны, куда вложила драгоценную записку: «Я знаю, ты не брала…»

Дверь шкафа Поля не стала закрывать: зачем? На кухонном столе оставила последний приготовленный для Игоря ужин и лист бумаги, на котором красным Наташиным фломастером написала большими – жаль, криво вышло – буквами: «Спасибо за все!»