— Я что, похож на балаболку?

— А кто вас знает, нонешних молодых?

— Все нормально, дедушка, довезу, куда скажете.

— Ну а ежели так, то отгони свою коломбину, чтобы я мог отворить калитку.

Глеб послушно повиновался. Старик в дом даже не зашел. Поковырявшись в сарайчике, он вышел оттуда с почти новым котелком и саперной лопатой.

— Вот… из-за этого пришлось топать столько, — сказал дедок с осуждением. — А что было делать? Мой-то казанок совсем прохудился… хорошая была вещь, добротная, с империалистической служил.

— Кому, вам?! — удивился Глеб.

Дедок рассмеялся дребезжащим смешком. А затем спросил:

— Угадай, сколько мне лет?

— Ну… где-то под восемьдесят, — неуверенно ответил Глеб.

Вообще-то, на вид дедку было не больше семидесяти пяти. Он был коротко острижен, чисто выбрит, одет в куртку-ветровку защитного цвета с капюшоном и имел лихие казацкие усы, закрученные кверху как у командарма Красной рабоче-крестьянской армии Буденного.

Несмотря на годы, старик был подвижный как ртуть. Однако запала надолго ему не хватало, и тогда он на какое-то время сникал, опуская натруженные руки, и сутулился. Моменты бодрости духа и старческого упадка чередовались в нем как в калейдоскопе.

— Не угадал, — снова заулыбался дедок. — А стукнуло мне намедни девяносто четыре.

— Да ну! — дружно воскликнули Глеб с Дарьей.

— Точно. Могу показать пачпорт.

— Нет-нет, не надо, — поторопился Глеб. — Мы вам верим.

— В моем роду все долгожители. Дед, так тот вообще прожил сто пятнадцать годков. Сам царь приезжал, чтобы посмотреть на такую диковинку. До последнего дня дед Матвей ходил без посторонней помощи и водку пил. Немного — по рюмочке в день. Вот так-то. Царь даже дал ему какую-то медаль, да в революцию она потерялась.

— Что ж, вам можно только позавидовать белой завистью, — сказал Глеб. — Нынче сколько не живут.

— Вы меньше в телевизор пяльтесь, сидя на пуховых подушках, а больше работайте на земле, да на свежем воздухе почаще бывайте, — почему-то рассердившись, ответил дедок-патриарх. — Поехали или как?

— Указывайте дорогу…

Старик жил отшельником. Они колесили практически по бездорожью около двух часов, намотав на спидометр двадцать километров, пока не очутились на берегу Нерли в такой глухомани, что, казалось, здесь еще не ступала нога человека. Но старик знал дорогу превосходно, и безотказный неприхотливый «уазик» по каким-то хитрым, петляющим по лесу дорогам и просекам подъехал прямо к его жилищу.

— И вы топали отсюда до самого Боголюбово пешком?! — спросил пораженный Глеб.

— Эх, мил человек… Да разве это расстояние? Вот помню в тридцать третьем году, когда голод был, по сто верст отматывали, чтобы харчей раздобыть. Все — от мала до велика. Сходили, принесли, накормили голодные рты, и опять в путь. Волка ноги кормят, а человека — и подавно.

Сложенная из бревен хатка старика оказалась крохотной, но на удивление чистой и уютной. Она была пропитана невероятно приятными ароматами высушенного разнотравья, и Дарья, которой, судя по всему, еще не доводилось бывать в таких жилищах, с наслаждением задышала полной грудью.

Трава была везде: и на полках, и под потолком — сушилась в связках, прикрепленных к балкам, и в больших аптекарских склянках в самодельном шкафчике. Трава лежала даже на плотно утрамбованном глиняном полу. Это были молодые зеленые листья рогоза, служившие дедку своеобразным «ковровым» покрытием. Они тоже вносили свою лепту в разнообразную гамму запахов.

— Никак вы знахарь? — полюбопытствовал Глеб.

— Нет, милок, нет. Собираю для души. И для здоровья. А на продажу — ни-ни. Ежели кому из знакомых какая травка понадобится, то пожалуйста.

— А на что тогда вы живете?

— Пенсион у меня вполне приличный. Мне хватает. Дети иногда деньжат подбрасывают, внуки… А зачем мне много денег? Ну разве что муку купить (хлеб я сам пеку), сахар, соль, мыло, керосин для лампы и спички. И еще кое-что — по мелочам. У меня тут огород есть, сад небольшой посадил, первые яблоки в прошлом году собрал. Грибы опять-таки, их в лесу полно, ягода разная. Рыбку ловлю… не хотите ли ушицы откушать?

— Да! — вырвалось у Дарьи, совершенно очарованной и дедком, и его жилищем, и окрестной природой.

Глеб лишь тяжело вздохнул — ох, уж мне эти городские романтики… Он посмотрел на небо и согласился — солнце уже висело над горизонтом. Приближался вечер. А колесить в сумерках по этому заповедному лесу — увольте, несмотря на то что Глеб крепко приметил дорогу. Придется ставить бивак возле дедовой халупы. Внутри им места точно не найдется, потому что там находилась только одна широкая лавка, исполняющая, судя по всему, роль кровати.

Впрочем, такая перспектива Глеба не волновала. Он был привычен к кочевой жизни. А вот Дарья-Дарина… Глеб покосился на девушку и скептически хмыкнул. Что ж, пришла пора ей от гламура избавляться. Здесь вам не тут, вспомнил он военный каламбур.

А дед хитрец… Заманил их в эту глухомань и теперь радуется компании как ребенок, не хочет отпускать. Ладно, потешим старика. Он заслужил толику внимания — хотя бы потому, что дожил до таких преклонных лет.

С рыбой для ухи вопрос решился быстро. На вопрос Глеба, чем им придется ловить ее, дед ничего не ответил, лишь загадочно усмехнулся в свои пышные усы. Он пошел к воде, немного поковырялся там и возвратился с садком, в котором билось десятка полтора больших и малых рыбин.

— Я как чувствовал, что сегодня у меня будут гости, — сказал дедок. — С вечера верши[143]поставил, а утром проверил — и вот она, рыбка…

Ушица получилась знатная. Никифор Матвеевич сначала сварил мелкую рыбешку, а затем, убрав ее, положил в казанок крупную рыбу, порезанную на куски. Пока уха варилась, он все время колдовал над ней — то добавлял какие-то корешки, то сыпал соль, то бросал в кипящую жидкость ароматные травки.

Когда уха была разлита по мискам, Дарья зажмурилась, втянула аппетитные запахи и блаженно улыбнулась.

— А не принять ли нам на грудь? — спросил Глеб. — Как по мне, так грех под такую ушицу посуху катить.

— Я — за. Обеими руками, — поспешно ответила девушка.

Глеб сходил к «уазику» и принес бутылку виски, а вместе с ней походный набор стопок из полированной нержавейки. Они были сделаны по заказу Николая Даниловича. Неизвестный народный умелец ухитрился вставить стопки одна в другую с минимальным зазором, а в завинчивающуюся крышку вмонтировал хорошо закаленный консервный нож и открывалку для пивных бутылок.

— Ну ладно, плесните и мне, — согласился Никифор Матвеевич. — Я давно этим делом не балуюсь. Вылечили. Но по такому случаю…