А под ж ты, жив оказался… Пся крев!

Граевский отворил дверь, и Ян Гануш, облаченный в шубу-литовку[146]и меховую польскую шапку, нарисовался в дверном проеме. Он сильно исхудал, а его черные глаза казались бездонными и таили в своих мрачных глубинах угрозу.

— Рад вас снова видеть, — суховато сказал шляхтич. — Я уже начал беспокоиться. Вы как в воду канули. А у кого тут спросишь?

— Не обижайтесь, пан Граевский. — Ян Гануш подошел к печке и приложил к ней ладони. — Однако к вечеру будет мороз… Так получилось, — не стал он вдаваться в подробности своего длительного отсутствия. — И хорошо, что вы ни у кого не спрашивали обо мне. Надеюсь, с товаром все в порядке?

— И да и нет.

— То есть?.. — встревожился немецкий купец.

— Товара уже нет, но деньги за него у меня. Я вынужден был продать ваш товар, уж извините. Чтобы не разворовали, — соврал шляхтич. — С деньгами спокойней.

— Вы правильно сделали, — облегченно вздохнул Януш. — Я вам очень признателен.

Граевский немного поколебался, но затем махнул рукой на свои опасения, разделся, снял пояс с деньгами и отдал Ганушу требуемую сумму. Когда пояс очутился на прежнем месте, под рубахой, шляхтич скривился и тяжело вздохнул — его мошна сильно полетала.

Ян Гануш, пытливо глядя на Граевского, задумчиво взвесил в руках тяжелый кошель, а затем, распустив завязки, отсчитал шляхтичу двести цехинов.

— Это вам за ваши труды, пан Криштоф, — сказал он мягким, проникновенным тоном.

Граевский не поверил ни своим глазам, которые созерцали золотые на столе, ни ушам.

— Вы шутите, пан… — ответил он каким-то деревянным голосом.

— Я похож на шутника?

— М-м… Не очень, — признался шляхтич.

— Деловые отношения предполагают благодарность подобного рода. Вы не были обязаны заботиться о моем товаре. У нас нет такого уговора. Но вы поступили честно и благородно, а значит, ваш поступок достоин вознаграждения.

— Возможно… — колеблясь, не очень уверенно согласился Граевский.

Внутренний голос шляхтича подсказывал ему, что нужно отказаться от этих денег, но жадность победила здравый смысл.

— Берите, берите! — подбодрил его Гануш.

Граевский сгреб монеты в свой кошелек, подвешенный к поясу; в нем он хранил деньги на бытовые и дорожные расходы.

— Бардзо дзенькуе, — поблагодарил он, выдавив из себя улыбку.

Ян Гануш с видимым облегчением улыбнулся в ответ и сказал:

— Я сегодня уезжаю в Вильну. Мне пора. Меня ждут неотложные дела, требующие моего присутствия.

— А как быть с вашими лошадьми и санями?! — встревожился Граевский.

— Можете оставить их себе… или продайте. Невелика потеря. Собирать обоз на обратный путь и закупать русские товары мне недосуг. Я очень тороплюсь. Сколько стоит лошадь?

— Примерно… м-м… — Шляхтич быстро посчитал в уме. — В Польше примерно 40 литовских грошей[147]. Боевой конь в Москве стоит раза в два, а то и в три дороже. Насчет возов не знаю. Но не думаю, что дорого.

— Я же говорил… Не к лицу нам, солидным людям, даже поднимать вопрос об этих смешных деньгах.

Немец задумчиво потеребил свою короткую бородку. А затем продолжил, обжигая Граевского своими черными зенками:

— Пан Криштоф, у вас есть возможность и вовсе эти деньги оставить себе… — С этими словами Гануш слегка подвинул в сторону шляхтича кошель с цехинами.

— Простите — не понял…

— Я знаю, — сказал Ян Гануш с нажимом, — что великий князь московский должен вам дать некую бумагу, чтобы вы вручили ее коронным властям. Так вот, это послание не должно попасть им в руки.

Граевский побледнел. Откуда немецкому купцу известны детали аудиенции у Иоанна Васильевича?!

— Не ведаю, о чем вы говорите… — ответил он не очень уверенно.

— Полноте, пан Криштоф… — с укоризной молвил Гануш. — В какой-то мере мы с вами в одной упряжке. Какое вам дело до политики? Тем более политики московского государя. Вы ведь не посол. Вы стали на купеческое поприще, и политические интриги для вас просто опасны. Это я говорю вам по доброте душевной, чтобы вы не совершили трагической ошибки.

Для купца этот странный немец чересчур много знает, в большой тревоге подумал шляхтич. Похоже, среди приближенных Иоанна Васильевича у него есть тайный осведомитель. И Граевский сдался, не стал отрицать очевидное.

— Но позвольте, — сказал он, — разве это преступление — передать бумаги вполне официально?! Это ведь не подметные письма.

— Вас никто не уполномочивал свершать такие деяния, — строго ответил Гануш. — Сие есть дело официальных ведомств. То, о чем говорил государь Московии, вам лучше забыть. Есть такие межгосударственные тайны, которые могут стоить головы. А вы ведь не хотите ради принципа взойти на плаху?

— Нет!

— Вот видите… Торговать можно не только с Москвой. Есть и другие страны (вполне, кстати, цивилизованные, в отличие от Руссии), где прибыль от торговых сделок ничуть не меньше, чем здесь. Я могу составить вам серьезную протекцию… только послушайтесь моего совета. Настоятельного совета, — подчеркнул Гануш с угрозой.

— Я подумаю…

— Думайте, — сухо сказал немец и спрятал кошель в своей необъятной шубе. — Если надумаете и сделаете так, как я сказал — просто порвите письмо и сожгите его, — то эти деньги вам передаст ваш знакомый еврей Ицко. Разрешите откланяться…

С этими словами Ян Гануш изобразил легкий поклон и вышел, столкнувшись в дверях с Михалом. Слуга подозрительно посмотрел вслед немцу и сказал с неодобрением:

— Пан зря водится с этой немчурой. Нехороший он человек…

— Откуда знаешь? Ты с ним знаком? — встревожился шляхтич.

— Куда нам… до такой важной птицы. Видал я его несколько раз на торге. Все ходит и высматривает, высматривает, а торгуется только для вида. Цену сбивает наполовину, кто ж за такие деньги отдаст товар? Я уже думал, что он наемник, в услужении у князя московского. Ан, нет. Он с купцами аглицкими больше якшается, нередко гостит у них, но живет неведомо где. Мутный человек, не купеческого сословия…