России, и в Советском Союзе для сплочения нации вокруг врага, «чужака», и это, в свою очередь, закрепляло особый статус Волги как воплощения национальных особенностей русской нации.

Как мы видели в главе 4, река ассоциировалась с пиратством и народными восстаниями XVII–XVIII веков. Волга фигурирует во множестве народных песен и стихотворений о восстаниях Разина и Пугачева. В этом случае Волга предстает как река свободы, которая скорее противостоит государству, чем служит ему опорой; река защищает тех, кто выступил против власти. В недавнем исследовании священных рек России указывалось (хотя и без каких-либо этимологических доказательств), что слово «Волга» может быть связано с русским словом «воля», то есть свобода[725].

Во второй половине XIX века, однако, Волга приобрела в литературе не столь положительные характеристики. По мере того как интеллектуалы стали все громче обличать царский режим, который считали угнетающим, искусство начало все чаще изображать страдания простых людей. Это хорошо иллюстрирует стихотворение Некрасова «На Волге», открывающее нашу главу. Тема угнетения повторяется в его стихотворении 1858 года «Размышления у парадного подъезда», в котором страдания бурлаков на Волге помещены в более широкий контекст угнетения крестьян и простых людей во всей Российской империи. Стихотворение начинается с того, как швейцар захлопывает дверь перед лицом «оборванной черни», и далее описываются страдания «деревенских русских людей», крестьян, живущих, в частности, и на Волге:

Выдь на Волгу: чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовется —

То бурлаки идут бечевой!..

Волга! Волга!.. Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля…[726]

Писатель Максим Горький вырос в Нижнем Новгороде и в юности перебивался случайной низкооплачиваемой работой на берегах Волги и в приволжских городах. Хотя в его рассказах река редко называется по имени, совершенно очевидно, что различные сценки, описываемые им, происходят именно на Волге. Для Горького река меланхолична, что отражает бедствия и трудности, которые испытывали многие нищие и отчаявшиеся представители русского общества. В рассказе «Ледоход» действие происходит в 1880-е годы. Описывается таяние льда на реке: «Томительной скукой веет от реки: пустынная, прикрытая ноздреватой коростой, она лежит безотрадно прямою дорогой во мглистую область, откуда уныло и лениво дышит сырой, холодный ветер»[727].

В рассказе «Однажды осенью» река «чувствовала близость зимы и в страхе бежала куда-то от оков льда, которые мог в эту же ночь набросить на нее северный ветер», в то время как «опрокинутый челн с проломленным дном и ограбленные холодным ветром деревья, жалкие и старые… Все кругом разрушено, бесплодно и мертво, а небо точит неиссякаемые слезы. Пустынно и мрачно было вокруг – казалось, все умирает, скоро останусь в живых я один, и меня тоже ждет холодная смерть»[728].

Евгений Чириков, представитель социально-критического реализма, знакомый Горького, родился в Казани, жил и работал в конце XIX века во многих поволжских городах, в том числе в Самаре, а в 1921 году эмигрировал. Волга играет важную роль в его романе «Марька из Ям» – частично благодаря своей красоте, а частично как разрушительная стихия, вызвавшая смерть отца Марьки и обрекшая ее на печальную судьбу (мать Марьки покончила жизнь самоубийством, бросившись в реку после того, как узнала о неверности мужа). Первый абзац книги описывает чудовищное состояние жилищ в оврагах у реки, которое Чириков сравнивает с богатством верхнего города: «жалкие домики, лачужки и чуланы, маленькие, грязные и мокрые, напоминавшие издали незамысловатые постройки первобытного человека»[729]. Жители города называют домишки в овраге «ямами», а людей, которые жили в «ямах», – «мартышками». В полуавтобиографической книге «Отчий дом» Чириков, рассказывая об ужасах голода 1892 года, саркастически называет реку «матушкой-Волгой»: «И вот всколыхнулась и матушка-Волга, и все Приволжье от бродячего голодного люда: из деревень и сел по городам и городкам стали, как тараканы, расползаться»[730].

* * *

Эволюция изображения Волги в живописи во многом была параллельна эволюции реки в литературе. Первая серьезная попытка живописного представления реки произошла по инициативе правительства, как в свое время визит Екатерины II в города на Волге вызвал к жизни оды второй половины XVIII века. В 1838 году Николай I отправил братьев Никанора и Григория Чернецовых, известных пейзажистов, по Волге из Рыбинска в Астрахань, повелев изображать речные ландшафты (как Морское министерство впоследствии отправило Островского и других писателей в литературную командировку вниз по Волге в 1855–1856 годах). Их деятельность привела к созданию огромной панорамы метров в шестьсот длиной. Она выставлялась в Санкт-Петербурге в зале, напоминавшем каюту парохода; при этом издавались особые звуки для «полного погружения» в атмосферу речного путешествия[731]. К сожалению, панорама не сохранилась, но наброски показывают, что лучше всего художникам удавались виды Верхней Волги, где они писали города и монастыри по берегам рек.

Нижняя Волга, однако, оказалась слишком крепким орешком для Чернецовых, поскольку они не смогли понять, как живописным образом изобразить пейзаж, который казался им, очевидно, слишком пустынным и неинтересным (точно так же, как с описанием русских пейзажей испытывали сложности поэты-романтики). Для них степь на восточном берегу Нижней Волги была совершенно пустой: «Ни деревца, ни кустика; сплошная полынь»[732]. Они взбирались на Жигулевские горы, вздымающиеся над рекой к северу[733] от Самары, в поисках подходящей натуры. Наконец они остановились в деревне Моркваш[734], откуда открывался «замечательно живописный» вид на долину, холмы и реку. Эти холмы можно было изобразить в романтическом стиле – с утесами странной формы и тому подобными затеями, так что результат весьма напоминал современные им романтические картины итальянских и греческих руин, которые братья тоже писали[735].

Русские художники позже, чем поэты и писатели, сполна оценили великолепие Волги. В начале XIX века русские пейзажисты специализировались на изображении ландшафтов, напоминавших европейские. Большая часть картин изображала жизнь в идеализированной сельской местности, где не было места такой широкой реке, как Волга. На этих картинах Волга служит лишь фоном для (идеализированных) трудов (главным образом) крепостных в поместьях Верхневолжского региона. Здесь преобладали широколиственные леса, и пасторальные сцены на картинах напоминали пасторальные сцены из других частей Европы. Например, художник Алексей Венецианов изображал жанровые сельские сценки с натуры: каждое лето с 1819 года он проводил в своем имении в Тверской губернии. Его картина «На пашне. Весна», созданная в 1830-е годы, показывает счастливых крестьян, работающих на фоне идиллической природы[736]. Как сухо заметил один автор, «венециановские крестьяне всегда хорошо одеты и сыты, солнце всегда светит ярко, а урожай изобилен»[737]. Подобные сентиментальные полотна активно поддерживались и царями, и Императорской Академией художеств. В 1822 году Александр I купил за