– Я все равно не сдамся, – заявил я, но мысли мои уплывали к Хуане. Она не стала дожидаться других доказательств… Очевидно, она решила воспользоваться ситуацией и избавиться от Беатрис.

Или она все это подстроила?

Отродье – так ее вчера назвал Родольфо. Он грозился отречься от Хуаны. Теперь же он был мертв. И женщину, которая могла унаследовать его имение, обвиняли в его убийстве. Кому же тогда выгодно кровопролитие в Сан-Исидро?

– Вы знали, что Хуана внебрачный ребенок? – внезапно спросил я Мендосу. Палома ахнула. Мендоса поднял голову, широко раскрыв глаза.

– Прошу прощения, падре. Какого черта?!

– Я слышал, как вчера они с Родольфо говорили об этом.

– Когда? – спросила Палома. – Я этого не застала.

– Около зеленой гостиной, после ужина, – объяснил я. – Ты, наверное, уже ушла. Он обозвал ее отродьем, кричал, чтобы не смела считать его отца своим. А потом пригрозил, что ей не достанется ничего из собственности старика Солорсано, если она не начнет вести себя подобающе. А теперь… – Я оборвал себя на полуслове.

Над комнатой, будто саван, повисла тишина.

Мендоса тихо выругался.

– Значит, мы поступим так же, – твердо и уверенно решила Палома. – Пригрозим ей. Заставим отозвать свое обвинение, не то ты расскажешь всем землевладельцам, что она внебрачный ребенок. Наверняка где-то найдутся кузены, которые с удовольствием отберут у нее землю.

– Неплохая идея, Паломита, – похвалил Мендоса. – Но вам нужны доказательства, а единственный человек, который знал правду, мертв. Если б только я порылся в документах старика Солорсано…

Да простит нас Господь, подумал я, потирая рукой подбородок. Разговоры об угрозах, внебрачных детях и воровстве документов у мертвых людей…

– Они все должны быть в доме, – сказал я.

– Черт, – выпалила Палома и притворилась, будто не видит моего укоряющего взгляда.

– Я пойду в дом ночью, – заявил я. – Отыщу документы и останусь там до рассвета.

– Ты с ума сошел, chamaco? – вскрикнул Мендоса. – В этот дом! – Он перекрестился.

– Я не оставлю донью Беатрис одну после наступления ночи.

Объяснять почему нужды не было. Я видел, как жители поселения обходят дом стороной. Они чувствовали. Они знали. Они осеняли себя крестным знамением при одном только упоминании этого дома, и среди них ходили разговоры, что деньги, война и отсутствие гостей и семьи были не единственными причинами, почему Хуана забросила дом. Они знали, что с ней что-то произошло: Хуана всегда была строптивой, едва не до безрассудства, теперь же в ней присутствовала некая дикость, свидетельствующая, что внутри ее что-то пошатнулось.

Она могла слышать голоса. Возможно, ей являлись видения. Я понял это по тому, как она выпивала за ужином. Мой отец пил так же, когда начал слышать голоса.

Жестокость доньи Каталины была заточена в самих стропилах этого дома, вплетенная ненавистью в его стены. Все ее естество представляло собой скверну, и дом гноился и разлагался изнутри. Она отравляла само основание и распространялась, как болезнь. То, что исходило из стен дома, напоминало бурю – надвигающуюся, становящуюся все сильнее и ядовитее. И когда все это оказалось на свободе… дом мог нанести вред любому.

– Я боюсь… – Вдох и резкий выдох. – Боюсь, что дом попытается убить донью Беатрис.

– И правильно, что ты боишься, – сказала Палома. – Но ты кое о чем забываешь.

– О чем же?

Она невозмутимо посмотрела мне прямо в глаза, и рот ее принял мрачные очертания.

– Хуана может убить ее первой.

Пока тело Родольфо выносили из спальни, мне связали руки и заперли в кладовой. Я осела на пол, подтянула колени к груди и стала раскачиваться взад-вперед в темноте. Голод разъедал живот: я весь день не ела и не пила, если не считать чашу воды, которую Андрес предложил мне в капелле. От голода у меня кружилась голова и дрожали руки. Дом обвился вокруг меня со всей нежностью, какую могла иметь гремучая змея. Его зловонное дыхание опалило мне руки и обернулось вокруг шеи. Слишком близко. Слишком тесно.

В разум вторглись видения. Поначалу они пробирались внутрь, подобно рукам, раздвигающим занавес: назойливые и цепкие, их была дюжина или даже больше; их ритм казался непредсказуемым, как та тысяча кулаков, обрушившихся на мою дверь. Но добраться до меня у них не вышло из-за плотной ткани. Тогда руки превратились в когти, длинные когти цвета плоти. Они разрезали занавес, отделяющий меня от них, и раскромсали мою защиту на мелкие кусочки. Когти впились в мою плоть, проталкивая в разум видения, которые мне не принадлежали.

Надо мной нависла Хуана. Белое, как калавера[44], лицо. Неслышные шаги, будто из мрака вот-вот появится пума. Запах алкоголя, обжигающий ноздри. Ровный стук дождя по крыше. Клубы дыма, меркнущее лицо Хуаны. Я чувствовала, что окружена ею, заперта в ловушке. Я знала, что она меня недолюбливает и даже держит на меня обиду, и прошлой ночью мы сильно повздорили, но все это…

Блеск стали в темноте. Один раз, второй. Снова. Боль, расцветающая в горле, в груди. Резкое жуткое головокружение. Ощущение падения, тошнотворный треск. Темнота, нарушаемая лишь раскатами грома и стуком дождя.

Я попыталась вытолкнуть их. Это не мои воспоминания. Их металлический привкус отдавал чьим-то страхом. Прогоните ее, приказывал мне Андрес. Но когти, принадлежащие дому, держали меня слишком крепко, и их острые кончики утопали в плоти моего горла. Они раскалывали хрупкую оболочку моего разума и проникали все глубже, глубже, глубже…

Сквозь мрак прорвался голос Аны Луизы.

Ты поторопилась, Хуана, сказала она. Мы так не договаривались.

Размытая, она приблизилась ко мне; отвращение прорезало каждую черточку ее лица.

Она меня презирала, я знала.

Мы не сможем копать во время паводка, сказала она. Это невозможно.

Где мы ее спрячем?

В темноте проявилась Хуана. Бронзовый ореол волос, ярко-красные брызги на одной щеке.

В обвалившейся стене в северном крыле, сказала она, ее голос был ровным и решительным. Я сегодня ею занималась, добавила она. Раствор еще влажный.

Отдаленно я увидела, как Ана Луиза отрывисто кивает, и услышала ее голос, но не смогла разобрать слов. Я падала, падала…

Я ударилась о камень. Меня тащили двое людей: один из них держал меня за руки, каменная плитка оставляла ссадины на щеках.

Тяжелое дыхание; скрежет кирпича о кирпич. Кирпич о кирпич, кирпич о кирпич…