Хуана, Хуана. Я знаю, кто ты такая, Хуана. Я знаю, что ты убила Родольфо, Хуана. Я разорву тебе глотку зубами.

Раздавлю тебя, как яйцо. Перемелю твои жалкие кости во рту. Разорву твою плоть в клочья. Хуана, Хуана…

Я раскачивалась взад-вперед и беззвучно всхлипывала. Я бредила. Теряла рассудок при свете дня. А когда тени станут длиннее, когда сядет солнце… Я не знала, хватит ли мне сил пережить еще одну ночь в этом доме.

Сквозь мрак доносились голоса. Мужские. Настоящие голоса, принадлежащие смертным, с повышающимися и понижающимися интонациями, с раздающимся и затихающим эхом.

И голос Хуаны.

Внезапный поток света ослепил меня. Я испуганно отпрянула от него.

Не в силах сохранить равновесие из-за связанных рук, я едва не упала. Люди каудильо распахнули дверь. Один схватил меня за связанные руки и поднял на ноги. Если они и увидели мое заплаканное лицо и то, как я дрожала от безумия, то виду не подали. Они вели меня по коридору, все ближе и ближе к леденящему северному крылу. Сердце колотилось о ребра. Боже мой, если они ведут меня туда, я лучше попрошу пристрелить меня прямо тут. Я не смогу встретиться с этим холодом и вспышками красного лицом к лицу…

Мужчины свернули к лестнице.

Я уперлась, но они потянули меня за собой; в руках и плечах отдалась тупая боль.

– Куда вы меня ведете? – спросила я, но ответа не получила. Вскоре я сама обо всем догадалась: у двери в кабинет стояла Хуана. Она держала в руке мою связку ключей и нетерпеливо постукивала ногой.

– Ты знаешь, что я этого не делала!

– Достаточно с вас, – произнесла она. – Я больше не потерплю оскорблений памяти моего брата.

Хуана сделала вид, будто вытирает слезы у глаз, и повернулась к людям каудильо.

– Она помешалась, видите? – проговорила она таким сладким голосом, что я бы не поверила, что это слова Хуаны, если б не видела, как двигаются ее губы. – Спросите падре Висенте, он подтвердит. Она считает, дом одержим злым духом.

Неужели они верили этому спектаклю? Разве они не знали Хуану Солорсано? Она никак не могла быть жертвой. Она была гнилью, такой же гнилью, как и зло, очерняющее этот дом.

– Лучше отойдите, донья Хуана, – попросил один из мужчин с беспокойством в голосе.

Хуана подчинилась и отошла, заправив за ухо прядь волос. Волосы у нее были грязные, в отличие от одежды…

И хотя дверь в спальню была закрыта, я чувствовала запах забитой плоти. Мысленным взором я видела лишь одно: кровь. Пятна на полу и на стенах. На простынях. В комнате находились мои курильницы и свечи, без которых ночью просто не обойтись, но мне не хватало смелости войти. Я отвернула лицо, боясь, что меня снова стошнит.

Хуана была чудовищем. Позолоченным чудовищем с моими ключами, блаженно взирающим на меня, пока люди каудильо выходили из комнаты.

Я не сводила с нее глаз, пока не захлопнулась дверь, и представляла ее, всю покрытую красным, представляла, как кровь Родольфо стекает по ее лицу и пачкает одежду. Мне хотелось закричать.

Бах.

Я вздрогнула. Язычок замка щелкнул и закрылся. Зазвенели ключи, было слышно, как по лестнице кто-то спускается.

Я осталась одна.

На столе стояла тарелка с холодными тортильяс. Живот заурчал. Но что, если они отравлены? Я не сомневалась в Хуане… Я посмотрела на еду. Даже если с ней все в порядке, я не выносила мысли о том, чтобы съесть хоть что-то, когда находилась так близко к месту, где умер Родольфо. Не тогда, когда в воздухе все еще висел запах крови, проникающий из соседней комнаты.

Я перешла в дальнюю часть кабинета, подальше от двери и спальни. Ковер под ногами оказался влажным. Сегодня утром такого не было – я тоже ходила босиком и наверняка бы почувствовала влагу.

Я прищурилась и подняла глаза к потолку. Дело в протекающей крыше? Если это так, дыра должна быть значительной: ковер весь промок, а пол с одной стороны был темным и скользким от…

Я сделала вдох и поморщилась от того, каким сильным был запах. Алкоголь. Он напомнил мне о той ночи, когда мы с Хуаной пили мескаль, а затем я проснулась с ужасной головной болью и пониманием, что с домом что-то не так.

О, как давно это было.

Я нахмурилась. Родольфо не пил мескаль, насколько я знала – хотя опять же я не знала.

И уже никогда не узнаю.

Ведь Родольфо ушел.

Осознавать это было странно. Я не понимала этого ни утром, когда нашла его, ни в течение всего дня. Если судить по свету, проникающему из окон, выходящих на запад, был поздний вечер. Прошло много часов. И все же…

Родольфо был мертв.

Я заботилась о нем, когда мы встретились. Я жаждала его и все, чем он обладал. В последние недели эта жажда сменилась страхом и отвращением, ведь я узнала о его жестокости и двуличии. Но Родольфо умер. Как умерла и моя мечта о доме.

Что ждет меня теперь? Тюрьма? Сумасшедший дом? Казнь за предположительно совершенное преступление? От этой мысли сердцебиение участилось. От паров разлитого алкоголя у меня кружилась голова, но по крайней мере так я не чувствовала запаха смерти Родольфо.

То, как поднялась его грудь, как повернулась голова, как задвигались губы и остекленевшие глаза… все это отпечаталось у меня в памяти, осталось выжженным, хуже любого кошмара. И то, как Андрес с каудильо и Хосе Мендосой смотрели на меня и совершенно ничего не видели и не слышали.

Расскажи ему правду. Сдавленный голос.

Правда заключалась в том, что Хуана убила Родольфо. Хуана убивала любого, кто вставал у нее на пути. И она победила. Благодаря своим крокодиловым слезам и власти, доступной дочери землевладельца, она победила. Она сказала людям Романа, что я сошла с ума.

Правда заключалась в том, что я сошла с ума.

Андрес пришел слишком поздно. Дом пробрался в мой разум и разбил его, как фарфор, еще до того, как я узнала о существовании Андреса. До того, как я узнала, что ведун может очистить дом от зла.

Прогнать ее.

Но я не могла, не сейчас. Быть может, я уже никогда не смогу. Я была уязвима, обречена и повержена с той самой ночи, когда впервые увидела вспышку красного в темноте. Дом распознал во мне добычу в тот самый момент, как я переступила его порог, и сейчас он поглотит меня.

Подняв глаза, я увидела на стене карту отца. Я повесила ее над столом несколько недель назад, в день, когда Родольфо отправился в столицу. Я была так озабочена северным крылом и зеленой гостиной, что совсем забыла об этой комнате – после того дня, как обнаружила там свои шелка, покрытые кровью. Это был единственный раз, когда мы с Хуаной проводили время вместе. Очевидно, этого оказалось достаточно, чтобы она поняла, что от меня нужно избавиться.

Слезы обожгли глаза. Что я сделала не так? Ничего. Могла ли я что-то изменить? Нет. Я вышла замуж за Родольфо и, скорее всего, родила бы ему наследников, которые отняли бы имение у Хуаны. Возможно, я даже была для нее не человеком, не плотью и кровью, а лишь олицетворением того, что вскоре брат отнимет у нее то, чего она жаждала и что считала своим.