– Хорошо, я дождусь своего знакомого, он должен поменять один из замков, сиделку соседки, которая, судя по всему, тут и побывала, и тогда поеду домой. А ключи я вам завтра передам, по телефону договоримся, и я подъеду туда, куда скажете. Так вас устроит?

Конечно, Сашу все устроило, они распрощались, и Георгий собрался долго ждать. Но не успел он дойти до гостиной, как в дверь позвонили. Пришла сиделка, она смущенно топталась у двери и никак не хотела проходить в квартиру. Тогда Георгий решил не церемониться и прямо спросил:

– Зачем вы взяли вещи из шкафа?

– Так они детские, никому не нужны, а у меня трое детей в деревне, старшим девочкам они впору будут, только чуть расшить придется, – с вызовом ответила женщина.

– Вы ошибаетесь, они не детские, они просто очень маленького размера. Но это не страшно, что вы их взяли, надо было просто предупредить. Мы сегодня с хозяйкой приехали, а она ничего в шкафу из своих вещей не обнаружила.

– Простите, я сейчас назад все принесу, еще ничего не трогала.

– Назад несите, а вот вам за помощь на похоронах. – Георгий протянул женщине деньги. – И за полив цветов. На эти деньги можно ваших детей одеть с ног до головы, надеюсь, тут хватит.

– Женщина неловко взяла деньги, еще раз извинилась и ушла за Сашиными вещами.

Когда с квартирой все дела были закончены, Георгий тщательно запер дверь на все замки и отправился домой. По дороге он позвонил Саше, отчитался, еще раз напомнил, что завтра заедет к ней и завезет ключи, потом отправился к себе. Приезда девочек он ждал с нетерпением, а родители Любы все откладывали и откладывали свой переезд. Вначале слегла с гриппом бабушка, а следом за ней и все остальные, теперь они выздоровели, но постоянно находили причины для отсрочки. Георгий решил в ближайшие выходные в приказном порядке заставить их приехать к нему. На дворе уже весна, и им жить в городе осталось всего полтора месяца. Потом они могут на лето вернуться к себе, но уж если старики упрутся и будут искать повод, чтобы не приезжать, он просто заберет девочек. Как он будет сочетать свой ненормированный график работы с их посещением садика, он пока не думал.

В выходные Георгий отправился за дочками, поскольку понял – сами старики никогда к нему не переедут, по дороге ему пришло в голову, что он очень соскучился по своим детям, это было новое и совсем неизвестное ему чувство.

– Надо же, а я оказывается, могу скучать, – удивлялся сам себе мужчина. Ему не приходило в голову, он не умел любить не потому, что это чувство не было в нем заложено, а потому, что оно у него было спрятано очень глубоко. Никто никогда его не любил, и в нем это чувство свернулось, спряталось, выставило колючки как ежик. Дочери растопили своей искренностью тот ледяной комок, в который превратилась его душа, залечили обиды, которые, казалось, нельзя ничем залечить. До сих пор Георгий использовал женщин только как объект для удовлетворения своего желания, и вдруг понял, что жена его любила, любила сильно, по-настоящему. Он не ответил на ее чувство, и она это знала, знала, но, тем не менее, родила ему двух чудесных девочек. Впервые он очень пожалел о своей холодности, о своем пренебрежительном отношении к ее чувствам. Думая об умершей жене, Георгий не заметил, как доехал до города Иваново, там он быстро нашел нужную улицу и, без предупреждения позвонил в квартиру. Теща с тестем начали было говорить об откладывании переезда по различным обстоятельствам, чувствовалось, старики не хотят никуда ехать, но Георгий их слушать не стал, а просто начал собирать дочерей. Девчонки висли на шее отца и здорово ему мешали, но даже это его не раздражало.

– Дорогие бабушка и дедушка, – проговорил он, собрав детские вещи. – Я ни в коем случае не собираюсь вас лишать общения с внучками, но поймите и меня, я тоже очень скучаю. Когда… ну вы сами знаете, что я имею в виду, я надеялся что вы приехали совсем, оказалось нет, у вас тут еще дела. Я не препятствовал вам, но сейчас я забираю дочерей и если вы захотите, вы можете приезжать на какое угодно время, хоть на месяц, хоть на всю жизнь. Надо будет, я помогу с переездом, вы подумайте и позвоните мне.

Растерянные родители Любы стояли во дворе и махали уезжавшим рукой, когда машина скрылась из глаз, отец проговорил:

– Я ничего не понимаю, почему дочь говорила, что муж ее не любит? Я не встречал человека, добрее Георгия!

– Не знаю, но она лучше его понимала, может, и сложилось бы у них, в конце концов.

Выходные закончились, и Георгий отвел девочек в детский садик. Этот день он решил начать с того, что еще раз поехал поговорить с Александром Васильевичем Поповым. Его Георгий застал уже на работе, Попов был очень занят подготовкой материалов к выставке, потому как его мастерская занималась и непосредственно этим, а не только изготовлением деревянных и прочих деталей для реставрируемых зданий. Сегодня он дал задание Егору и тот работал над реставрацией деревянного балкона, на котором еще Петр Первый стоял при освещении храма. Именно Петр и настоял на освещении этого храма, который мало походил на привычный православный храм. Егор сильно увлекся историей князей Голицыных, особенно их предполагаемой связью с масонами, и курсовую работу писал по этой теме. Именно поэтому ему и поручили реставрацию деревянной части храма в Дубровицах. Когда приехал Георгий, Егор изучал те немногие чертежи, что сохранились со времени постройки храма.

– К Попову проводишь? – спросил гость, едва поздоровавшись.

– Пойдем, – неохотно отрываясь от интересной работы, проговорил Егор. Они направились куда-то вглубь мастерской, прошли несколько открытых дверей и остановились перед предпоследней.

– Сам стучи, мне некогда, – поворачиваясь спиной, буркнул парень и заспешил на свое рабочее место.

– Входите, – раздалось из-за двери. – Я же слышу, как вы там топчетесь.

Александр Васильевич за то недолгое время, что Георгий его не видел, сильно изменился. Очевидно, то лекарство, которое ему вкололи, разбалансировало его гормональную систему. Попов очень поправился и сильно постарел. Если прежде это был не молодой, но вполне подтянутый мужчина, то теперь он выглядел лет на десять старше своего возраста. Волосы явно поредели и поседели, лицо обрюзгло, уголки губ опустились вниз. Сейчас Георгий дал бы ему лет шестьдесят пять,