– Садитесь, подброшу. Я туда же.

– Спасибо!

Я влез на заднее сиденье, хлопнул дверцей.

– С наступающим!

– И вас, – широко и радостно улыбнулся мне водитель в зеркало заднего вида.

Мы помчались по переулку, свернули на главную улицу и тут же застряли в лениво ползущем потоке машин.

– Ну попали, – выдохнул я и подумал, что надо было пройтись, в конце концов, меня ждали полностью бездельные два или три дня.

– Не, норм! – весело отозвался водитель. – Мы сейчас с вами, если не возражаете, проскочим. Я знаю где.

Распугивая торопящихся домой, груженных последними предновогодними покупками жителей, мы свернули один раз, потом другой, третий…

Я давно потерял логику этого движения и только следил за тем, как ловко водитель в темноте дворов вписывается в узкие прогалы между какими-то гаражами, строениями с темными окнами, вдруг возникающими деревьями и фонарями.

– Я сам тороплюсь. У меня ведь дочка только что умудрилась родиться! Вот, мчусь!

Я как-то особенно растрогался от этого сообщения и от радости просто не знал что сказать.

– Я вас поздравляю… двойной праздник…

– Ой, не говорите!

Водитель прямо светился счастьем, казалось, что в темной машине от его головы и впрямь исходит сияние. Хотя, конечно же, это были отсветы от фонарей.

Мы еще раз куда-то свернули, и внезапно перед нами оказалась площадь, залитая огнями, – как раз та, на которой находилась станция метро. Оставалось только как-то вклиниться в плотно утрамбованный, едва ползущий поток машин.

– Эх, – досадливо процедил водитель, – вот тут-то мы точно попали… Никто не пустит.

Мы помолчали, я не хотел ему мешать, понимая, что он ищет момент, чтобы встроиться в поток.

– Слушайте, – не отводя глаз от дороги, внезапно спросил он. – А вам куда? Может, мы не будем тут суетиться, если нам по дороге?

Я назвал район.

– Э-э-э-х… жаль… мне не туда… Ну ладно, ждем.

Я достал сто рублей – ровно столько обычно стоил путь от метро к институту в такси.

– Чтобы я вас не задерживал, давайте я тут выйду и площадь перейду сам.

Он обернулся, глянул на сторублевку.

– Обижаете! Праздник же. Какие деньги!

– Но вы же из-за меня теряете время…

– Бросьте! О-о-оп! – И он, внезапно резко вывернув руль, въехал в на секунду образовавшийся просвет в плотном потоке. – Все. Теперь через минуту будем у метро.

И впрямь, словно Бог услышал наш разговор: где-то впереди, видимо, загорелся зеленый, и весь поток двинулся, набирая скорость.

У станции, вылезая, я протянул ему руку, мы обменялись крепким дружеским рукопожатием.

– Счастья вам и вашей дочке!

– Светику! Она будет Света, светлая… С Новым годом!

– С Новым годом!

В приподнятом настроении, в предвкушении прекрасного вечера, омываемый со всех сторон всей этой плещущей предновогодней волной радости, я ехал и думал о том, что в нашей причудливой жизни остался, пожалуй, только один такой день в году, когда мы все ощущаем себя частью какого-то одного большого теплого целого. И получаем от этого несказанное удовольствие. Вероятно, это единое «нечто», общее для всех, всеобщее, простое, понятное каждому, радужное и беззаботное, собирающее нас, обычно насмерть стоящих за свою индивидуальность, как бы в одну семью вне зависимости от статуса, пола и возраста, превращающее озабоченных, отягощенных тяжелыми думами людей в открытых и чистых детей, и заставляет подсознательно ждать новогодних каникул, милостиво предоставляемых жизнью в тяжелых, однообразных буднях?

В дверь мне даже не пришлось звонить: Фанни давно выучила мои шаги по лестнице и сейчас, заслышав их, взорвалась радостным лаем.

– О-о-о-о! Вот мы вас и дожидались! – Сияющий Егор одной рукой открыл дверь, другой с трудом удерживая за роскошный блестящий бант на шее стонущего и тяжко дышащего бобтейла.

Я шагнул через порог, едва успел протянуть ему пакет с шампанским, конфетами и фруктами, как бант не выдержал, лента лопнула, и освобожденная Фанни ринулась обниматься, плотно прижав меня к стене.

Пока я боролся с ее восторгами, чтобы снять куртку и поменять обувь, ухо уловило из гостиной звуки негромко работающего телевизора и аккорды тренькающей гитары. Видимо, все приглашенные были уже тут, ждали только меня.

Шагнул в гостиную и обомлел.

В кресле, свесив через ручку едва прикрытые мини-юбкой длинные стройные ноги, опираясь спиной на сидящего на другой ручке гитариста, полулежала девушка с Тверской. Восхищавшая меня волна ее волос наполовину прикрывала лицо, обаятельнейшая круглая мордашка лучилась улыбкой, глаза вспыхивали озорными искорками.

Слева от нее, на диване, в таинственно мерцающем в полусвете сиреневом платье «с искрой» замерла в своем привычном оцепенении Нелли. Поодаль от этой живописной группы, развернув стул от стола Егора, возвышался гигантский человек – он казался огромным даже сидя! – с большим, крутым, тяжелым лбом, из-под которого недобро блестели темные умные глаза. Они неотступно, не отвлекаясь ни на минуту, следили за каждым движением Нелли. В одном его изрядном кулаке, удерживаемая за горлышко, была зажата бутылка коньяку, в другом – пузатый бокал, из которого он время от времени прихлебывал.

Счастливая Фанни влетела в гостиную, с размаху заскочила на диван, лизнула хозяйку. Нелли чуть заметно отстранилась и поморщилась – макияж был едва заметный, подчеркивающий достоинства ее утонченного лица! Фанни же залегла, припав на передние лапы и приподняв зад с быстро-быстро виляющим круглым хвостиком, видимо приглашала меня занять ставшее уже привычным «мое» место.

– Знакомьтесь, господа! – вошедший Егор вовремя скрыл мое замешательство, взяв все внимание присутствующих на себя. – Это Вадим Петрович!

Гигант, не вставая, меланхолично протянул мне руку: рукопожатие оказалось неожиданно теплым.

– Я тоже Вадим! – пророкотал он.

– Ой, они оба Вадимы! Можно загадывать желания! – Девушка с Тверской стремительно выбросила свое плотненькое тело из кресла, обежала молодого человека с гитарой, журнальный столик, встала между нами, схватив нас за руки, и замерла.

Прошло несколько секунд, девушка солнечно улыбнулась, скосила глаза на Егора, отпустила наши руки и торжествующе сообщила:

– Вот теперь точно сбудется, я это знаю!

И тем же путем, на ходу жарко обняв гитариста, вернулась в свое кресло, так же улегшись в него поперек и снова перекинув ноги через ручку.

Гитарист, склонившись над гитарой и покачиваясь в такт, ухом ловя переливы играемой мелодии, не отрывая рук от струн, никак не отреагировал на ее порыв, а мне лишь кивнул: дескать, прости, музыка важнее, бросив короткое: «Паша!» – И снова ушел в звуки.