Мая 8-го

Мне предстояла надобность быть в Воронеже как для того, чтобы отдать губернатору Ховену визит, который он мне сделал, так и для того, чтобы переговорить с ним о делах нашего чрезполосного межевания, по коим посредник наш Бехтеев, вместо того чтобы соглашать, более ссорит соседей.

26-го числа прошедшего апреля месяца я выехал отсюда и ночевал в селении Хлебном, а 27-го приехал в Воронеж, где остановился в заезжем доме Воропаева, близ монастыря. Часа два после приезда, я поехал к Ховену; его не было дома, он выехал в тот вечер за город и должен был скоро возвратиться. Я познакомился с его женой, и едва возвратился домой, как Ховен приехал за мной и просил меня убедительно переехать к нему на квартиру. Я отправился к нему и поместился у него в доме.

Ховена всего более занимало в то время дело, возродившееся у него с военными, которые, стоя на квартирах по уездам и городам, делали беспорядки и обижали жителей. Так как Ховен человек прямой души, то он прежде старался всячески прекратить ссоры сии, в коих военные были виновны; наконец в случаях важнейших, где он находился уже в необходимости довести до сведения государя о поступках войск, он оказал снисхождение к начальникам войск и по просьбам их остановил донесение свое. Но начальник драгунской дивизии генерал-лейтенант Гербель, движимый иными правилами, чем Ховен, воспользовался сим снисхождением и, в надежде выиграть время, послал от себя по команде донесение о последнем случившемся происшествии, в коем драгуны были совершенно виноваты, изобразив случае сей, как бунт со стороны жителей Воронежа.

Немедленно последовал по воле государя спрос у Ховена, зачем он утаил о таком важном обстоятельстве. Тогда Ховен, вынужденный уже объяснить истину, донес своему министру обо всех беспорядках, делаемых военными, что и побудило государя послать генерал-адъютанта Исленьева для исследования сего дела, по коему военные найдены совершенно виновными. Гербель был уже уволен в отпуск, когда я приехал в Воронеж, а на место его назначен барон Корф, который, однако же, еще не прибыл.

Исленьев находился на следствии в южной части губернии, когда я был в Воронеже. Он должен был возвратиться к 1-му числу мая месяца и вскоре затем ехать обратно в Петербург, почему Ховен просил меня дождаться его, говоря, что Исленьев хотел заехать ко мне в деревню, потому что имел до меня дело, а именно хотел по поручению государя узнать, расположен ли я вступить в службу, если меня пригласят. Поводом к сему служило малонадежное положение дел на Кавказе.

Головин, главнокомандующий в сем крае, был в явной ссоре с Граббе, начальником Кавказской линии. Ссора сия сопровождалась другими несогласиями между начальниками, отчего, при значительном увеличении числа войск, дела шли дурно, и горцы до такой степени усилились, что они смело нападали на наши укрепления, брали их приступом, снабдили себя артиллерией от нас и с помощью перебегающих к ним поляков, сформировали у себя до 8000 почти регулярного войска, наводящего страх на наши полки, разоряли станицы у нас на линии, делали вторжения в самые города и держали нас в совершенной осаде.

Такое состояние дел тем более устрашало правительство наше, что горцы, до сих пор разъединенные местоположением, различием обычаев и языков, ныне соединились под общее правление одного из своих единоземцев, то есть горца Шамиля, человека, видно, смелого и умеющего владеть народом: ибо он взял над всеми горцами полную власть и умел покорить себе независимый дух сих людей до такой степени, что он собирает из них войско, налагает взыскание на виновных или ослушных и имеет казну, составленную из собираемых с горцев денежных повинностей, им же наложенных.

Первые неудачи наших войск в том краю последовали при экспедициях, которые предпринял к ним Паскевич, по окончании Турецкой войны, когда он разогнал всех людей, посредством коих он приобрел столь блистательные успехи в той войне и, окружив себя людьми, себе подобными, надеялся приобрести себе новую славу покорением горских народов. Он тогда ошибся в расчетах своих. Одна неудача следовала за другой неудачей, и к счастью Паскевича, отозвали его вскоре после смерти Дибича для командования армией в Польскую войну. Но начало расстройства в делах наших было уже им положено; оно увеличилось еще ошибочными мерами, предпринятыми высшим правительством нашим, личными видами людей, коих употребляли в делах Кавказского края, и, наконец, участием, которое было постоянно предоставлено Паскевичу во всех распоряжениях по тому краю: ибо ему пересылались на мнения важнейшие донесения главноуправляющих Грузии, и он поражал все действия их, коль скоро ему казалось только, что они не согласовались с его образом мыслей, или обнаруживали поступки людей, им поддерживаемых.

От сих причин последовало расстройство дел наших на Кавказе до такой степени, что правительство затрудняется уже мерами, которые надобно взять, чтоб их поправить: ибо все начальники там между собой перессорились, войска, как слышно, упали духом и не дерутся, а горцы день ото дня усиливаются, так что даже опасаются совершенного отпадения той страны из-под владычества России.

Нынешний главноуправляющий в том крае генерал Головин, назначенный по избранию Паскевича, находится в открытой вражде с Граббе, который командует на Кавказской линии. Головин, говорят, человек слабый, нерешительный и неспособный к сему званию; но слухи сии о нем распущены генералом, который недавно был в Петербурге и, по-видимому, жаловался на своего начальника, на место коего он желает быть возведенным.

По расстройству в делах Кавказа послан туда недавно военный министр, но для того ли, чтобы за удалением его лучше исследовать дела министерства его, в коем происходят большие беспорядки, или для того, чтобы направить дела Кавказа, сие неизвестно. Первое, кажется, вероятнее; ибо нельзя думать, чтобы государь полагал Чернышева способным что-либо исправить.

Если, как вероятно, мне предназначается одно из сих двух мест, Кавказ или Грузия, то, конечно, нельзя ныне принять ни одно из них. Место в Грузии дает более способов действовать в том краю с пользой; но в теперешнее время, когда дела доведены до такой крайности, нельзя без страха принять на себя такую обязанность, коль скоро в делах Кавказа поперечат и распоряжениями из Петербурга, и мнениями Паскевича, когда вся власть главноуправляющего поражена кознями и все пружины правления ослабли. Подавно затруднительно восстановление дел на линии, которые находятся под гнетом двух сил: одной из Грузии, а другой из столицы.

Я воспользовался сей поездкой в Воронеж, чтобы подать Ховену две записки по делам размежевания чрезполосностей с соседями, в коих Бехтеев, посредник наш, делает только запутанности и вместо того, чтоб мирить владельцев, производит между ними несогласия через лживые наущения. Я подал записки сии в надежде, что Ховен, как человек благонамеренный и деятельный, подвинет дела сии и положит им конец. Ховен, в самом деле, принял записки мои с истинным желанием услужить мне; но я тотчас увидел, что из того ничего не будет, ибо он сам не вникает, или не умеет вникнуть, или не может вникнуть в дела, потому что слишком отвлечен единой мыслью, его занимающей – искоренение злоупотреблений, о коих он только и говорит, всех подозревая и принимая самые ошибочные меры для открытия их. И так, губернатор, при всей благонамеренности своей, не принесет той пользы, которую бы можно было от него ожидать. И окружающие его чиновники заметили в нем слабость сию; они занимают его разговором о взятках, принимаемых чиновниками на следствиях, содержат его в деятельной праздности, если так можно выразиться, а между тем дела обрабатываются, как им нужно. Я, в самом деле, не заметил, чтобы Ховен много занимался делами, а видел его все время в движении, перебегающим из одной комнаты в другую, бранящимся на всех пронзительным голосом, который раздается попеременно во всех концах дома, и подписывающим в разное время дня бумаги, которые к нему отовсюду приносят. При мне секретарь его, в полной уверенности, что Ховен не вникает в дело, докладывал ему по одному из моих дел, показывая статью из Свода законов, никак не подходящую к делу, тогда как он знал, что Ховен желал мне сделать приятное.