Я был у Денисьева еще прошедшей осенью. В новый год он приезжал ко мне, но не застал меня дома. С ним приезжал тогда Савельев, помещик соседнего Денисьеву села Аксизова. Надобно было и этот визит отдать. Я заехал в Аксизово; их два брата, из коих один в то время был в отъезде в Москве. Тот, которого я дома застал, человек образованного обхождения, но я не заметил ничего особенного в разговоре его. Посидев с час, я поехал в Задонск, куда прибыл ввечеру и там ночевал.

2-го числа я съездил еще к нашему предводителю дворянства Кожину, который живет в семи верстах от города. Богатый человек… ныне занимается отделкой огромного дома своего и употребил уже 80 000 рублей на внутренние украшения и мебели: сумасшедшее дело, тем более что он не сроден по привычкам своим к такой пышности. Пионерный полковник Каульбарс, который втравил Кожина в сии странные издержки, смеется над ним; а Кожин сам дивится богатому убранству комнат, коими он никогда не будет уметь пользоваться.

Навестив в Задонске еще кое-каких знакомых, коим я должен был визиты, я возвратился 2 мая домой.

4-го числа, по возвращении с прогулки, нашел я у себя на столе присланное с нарочным письмо от Ховена, которым он уведомлял меня, что Исленьев получил эстафету, после чего ему нельзя было ко мне заехать, потому что он спешил возвратиться в Петербург; но как он должен был 5-го числа проезжать через Задонск, где он, может быть, и переночует с 5-го на 6-е число, то Ховен убедительно просил меня съездить в Задонск, дабы переговорить с Исленьевым, который имел надобность со мной повидаться.

Ясно было видно из письма Ховена, что эстафеты никакой не было: ибо, если б Исленьев получил эстафету для ускорения его возвращения, то бы он не располагал ночевать в Задонске. Видно было, что он имел какое-либо поручение, до меня касающееся, и счел обязанностью своей ехать к Исленьеву, до коего лично я никакого дела не имел, но к лицу, имеющему, по-видимому, поручение от государя. Я не хотел дать кому-либо причины, а паче всего самому себе повода обвинить себя в каком-либо неумеренном поступке, противном воле государя.

5-го числа отправился я в Задонск, куда приехал в 2 часа пополудни. Исленьева еще не было; я ожидал на квартире Иванова, у коего остановился. Прождав Исленьева до 11 часов вечера, наконец, я лег спать, поручив во всех местах, где он мог остановиться, чтоб мне дали знать о его приезде.

Исленьев приехал в Задонск в 2 часа утра; в 4 меня уведомили о приезде его, и я немедленно к нему отправился. Когда я жил в Петербурге, я всякий день виделся с Исленьевым, на разводе или во дворце, но едва ли разменял с ним несколько слов, и потому нельзя назвать нас знакомыми. Он командовал гвардейской дивизией[98], а теперь уволен от сей должности и состоит только в звании генерал-адъютанта при лице государя. Ховен уверял меня, что он ныне в большой доверенности у государя. Исленьев принял меня с неловким видом старого знакомого и лицемерного участия. Когда мы сели:

– Скажите, – начал он, – как это все несчастливо случилось!

– Правда, что несчастливо, – отвечал я, – но на сие была воля Божия, и я, покоряясь ей, переменил уже прежние привычки свои, предался другому роду занятий и совершенно обратился к сельскому хозяйству. Вы желали меня видеть, как мне Ховен писал, и я приехал для того более, что много было сплетен на мой счет…

– Много сплетен! – прервал он. – Сплетни эти всему причиной.

– Не о тех сплетнях хочу я говорить, – прервал я в свою очередь, – по коим я должен был выйти в отставку: я тех и знать не хочу, не хочу знать и ябедников. Зачем я возьму на себя труд разыскивать зло, ими же сделанное? Они будут виновны, а я за ними следить! Нет, мне до них дела никакого нет; а я говорю о слухах, которые были распущены мне во вред, будто государь уже после отставки приглашал меня идти опять в службу, но что я отказал ему, что я будто вышел в отставку в порыве неудовольствия на государя, о чем и теперь еще слышу, а потому и полагаю, что враги мои не умолкли и стараются поддержать во мнении государя ложное понятие о моем образе мыслей.

– Скажите мне, не имеете ли, что передать?..

– Ничего, кроме того, что я бы весьма счастлив быть, если б государь знал настоящий образ мыслей моих. Более сего я ничего не ищу, живу покойно, мне хорошо, и я еще теперь пользуюсь милостями государя: ибо в эти несчастные три года живу арендами, жалованными мне государем, без коих бы я терпел недостаток. Никогда приглашений никаких я не получал от государя на вступление в службу; да и не шло бы государю приглашать меня: я состою в его воле. Что же касается до подачи мною прошения в отставку, то всякий, кто захочет только обратить на сие обстоятельство внимание, увидит, что сказанное обо мне несправедливо. Когда я лишился командования корпусом, я переехал в Киев, где занимался прилежно счетной комиссией, мне порученной, как всякой обязанностью, и провел в сих занятиях три месяца. Когда же я увидел, что меня ни к какой другой должности не назначают, и что подходило уже время, после которого не принимаются более прошения в отставку, я подал свое прошение, в той уверенности, что мне не надлежало ожидать дальнейшего намека, и потому что самый аксельбант, который я носил – звание генерал-адъютанта, не препятствовал званию контролера, в которое я был облечен. Словом, служить и даже быть генерал-адъютантом без царской доверенности считал я неуместным.

– Да нельзя ли все это как-нибудь переменить? – спросил Исленьев. – Ну, если бы вам предложили вступить в службу, согласились ли бы вы?

– Вот письмо, – отвечал я, – которое я по сему делу писал четыре года тому назад к покойному отцу моему, желавшему меня видеть в службе.

Я вынул из кармана и прочитал ему письмо сие, которое заключалось в следующих словах: «Ничего искать не буду, а волю царскую исполню с совестливостью; что Бог велит, тому и быть». Исленьев, как будто не понял письма сего, и я продолжал:

– Все от воли государя зависит; он мне был и есть судья. Я принял гнев его с покорностью, удалился из службы, но остался верноподданным его величества и во всякое время готов опять в службу, если сие ему угодно. Стоит только государю зачислить меня на службу приказом по армии, и я опять буду служить с прежним усердием.

Тут Исленьев обратился вдруг ко мне с поспешностью:

– Как, по армии? Вы желаете поступить на службу с зачислением по армии?

– Приказом по армии или по войскам, – отвечал я. – Как и каким званием мне поступить на службу, зависит от одного государя; мне же неуместно делать какие-либо условия с его величеством, когда я вступаю в службу. Государь меня зачислит, как и где ему угодно, хоть батальонным командиром. Звание мое будет зависеть от великодушия государя, на которое я полагаюсь.

– Не примите за лесть то, что скажу вам, Николай Николаевич. У нас большая нужда в генералах теперь. Ваши военные достоинства известны, дела в Грузии идут дурно; вот теперь и военный министр туда поехал. Что, если б вас назначили в Грузию? – потом одумавшись несколько: – На Кавказ, – сказал он. – Дела там дурно идут; вы же можете там оказать важные услуги и государю, и отечеству.