В течение сей зимы нас посетило новое бедствие: лошади, главное орудие крестьян, стали дохнуть; падеж продолжался с полгода и совершенно лишил нас сил к работе. Многие семейства обеднели до крайности, так что они не только не в состоянии выходить на господскую работу, но не могут даже обрабатывать и собственных полей. С началом весны 1840 года появилась горячка, и после того распространилась цинготная болезнь, от которой погибло много народа. Трудно было дать людям пособие, по нерадению их даже в приеме лекарств. Я учредил два временных лазарета, в коих с пользой лечил больных, и поставил на ноги людей, изнеможенных до крайности болезнью. В дома же я раздавал воду, окисленную купоросной кислотой для питья, и средство сие пособило тем, которые его употребляли. С появлением хорошей погоды болезни стали исчезать после больших опустошений, сделанных в отчине. Изнуренные, тощие люди, на полуживых лошадях выходили в поле, где нужно было обращать более внимания на их собственные работы, чем на мои; не менее того небольшая часть крестьянских полей осталась незасеянной. В сей год яровые хлеба вышли отличные, но озимые вышли очень дурны. Принимая осторожности, чтобы крестьяне не размотали скудного урожая ржи своей, я приказал собирать по возможности долги и сим способом обсеял на осень поля тех, у которых ничего не родилось.

Одно из занятий по имению, обратившее в особенности внимание мое, было правильное разделение полей; ибо они были очень спутаны и даже разрабатывались без настоящей известности. Я имел несколько успеха в сем деле, которое, однако же, не мог кончить по случаю размежевания чересполосностей с соседями, начавшегося осенью и до сих пор не оконченного, как по неблагонамеренности посредника, так всего более по беспечности и неисполнительности самих соседей…

21 августа (1840) батюшка скончался…

3 апреля 1841

В бытность мою в Москве я увиделся после 25 лет с Натальей Николаевной, бывшей Мордвиновой, ныне за Львовым. Казалось, что муж ее будто избегал сначала свидания со мной. Нас познакомило желание, которое он изъявил купить рязанское имение Веры Пален, которое находится в моем управлении. Он не купил его, но был у меня, что и меня вызвало к нему. В первый день я не видел жены его, которая, как он говорил мне, ушиблась нечаянным падением об угол камина; но она, как после мне сказала, видела меня, когда я по лестнице спускался. В другое посещение мое я с ней виделся. Все приемы ее, черты лица, все тут было и напоминало ее в образе молодых лет ее. В сих сотрясениях поверяется неизмеримость и мгновенность времени, таинственность наших душевных влечений. Я мало имел случая с ней говорить, потому что муж ее не переставал занимать меня разговором… Оба были очень приветливы ко мне, а она, в особенности, просила меня навещать их всегда, когда случай мне на то предстанет. Оба они оставили во мне приятное впечатление по искренности их обхождения и по благонамеренности, составляющей отличительную черту в поступках и жизни их.

Львов – мизантроп, но в существе человек хороший. Приятны для меня были часы, проведенные в обществе их; я с удовольствием слушал суждения их о деревенской жизни и благосостоянии крестьян, коим они посвятили многие годы своей жизни. Нелюдимость Львова была, как заметно, следствием слишком горячего сердца его, не соответствовавшего равнодушию и беспечности людей, с коими он встречался и был в сношениях. Речи его льются свободно, когда он выражает красоты природы, прельщающие его, или когда предметом их бывает нищета и скудность человеческого рода, коему он пламенно желает пособить. Оба одушевлены простой и чистой верой и не заблудились в бесполезных мудрованиях. Словом, люди хорошие и заслуживающие всякого уважения и любви.

В бытность мою в Москве, брат Александр уговаривал меня съездить в Петербург под предлогом свиданья по делам раздела с братьями, а в сущности, для того, чтоб показать себя в столице и испытать расположение государя для вступления в службу. Ему ли было мне советовать сие? Он первый одабривал намерение мое оставить службу. И на чем основал он предложение свое? Прошедшим летом, когда завязались военные действия между англичанами и египтянами в Сирии, предвиделась возможность, что и наши войска пойдут в Турцию[89]. Орлов однажды в разговоре спросил брата Михайлу, вступлю ли я опять в службу. Михайло отвечал, что он того не знал, но слышал, что я буду служить, если меня на службу зачислят. Михайло пересказал это Валентину[90], а Валентин Александру, когда он проводил с ним лето. Разговор сей был так малозначащ, или так мало на него обратили внимания, что его довели до меня через 8 месяцев, и Александр хотел, чтобы, основываясь на нем, я поехал в столицу искать службы и тем подвергнуть себя новым посрамлениям!..

17 июля (1841)

Около 20 числа прошедшего июня месяца жена заболела и, как болезнь усиливалась, то я послал за лекарем. Обратился же я по сему случаю к Тергукасову, года полтора тому купившему поместье у Вадковского и поселившемуся в нем, верстах в 40 отсюда. Этот Тергукасов – сын армянского священника в Тифлисе. В 1818 году, когда я учился у Шегриманова по-турецки, он был у него в учении лекарском, как он теперь говорит, и занимался латинским языком. Я его в то время знал за слугу, он одевался довольно бедно, звали его просто Соломоном; а должность его, сколько я мог видеть, состояла тогда в набивании трубок и подавании чаю. Впрочем, он, может быть, находился по восточным обычаям в учении, как у нас отдают к хозяевам мальчиков для обучения мастерству, причем они обыкновенно первые годы занимают должность служек. Около 1820 года Шегриманов просил у меня рекомендательного письма для Соломона в Москву, куда он хотел ехать для слушания курса медицины в университете; я ему тогда дал письмо к покойному отцу моему и потерял его [на] несколько лет из виду. Он воротился после того в Грузию со званием доктора медицины и определился уездным лекарем в Гори, где пользовался между жителями хорошим именем. В 1829 году, зимой, когда лазы обложили Ахалцых[91], уже нам принадлежавший, я был послан из Тифлиса с войском для освобождения крепости, и как я в Гори сформировал тогда подвижной госпиталь и не имел лекаря к сему госпиталю, то взял Тергукасова в сию должность. Экспедиция сия скоро кончилась, и Тергукасов возвратился в Гори, не имев случая оказать какого-либо отличия, кроме своей готовности и усердия.