Шло время. Стены, как я уже сказала, действительно стали выравниваться, но – до чего же медленно все это происходило! Митя был немолод, работал один… А дни уже становились холодными, и, зайдя однажды в баню, то бишь на кухню, я поняла, что надо топить печь. Тут-то мне и попались на глаза внучкины рисунки. Убирая дом (осень же, время приборок перед близкой зимой), я поняла, что надо разгрузить шкафы. Так внучкины рисунки были разделены на безусловные шедевры и пробу пера. Конечно же, это мои термины – оценка труда любимой внучки любящей бабушкой. Вообще же на сей счет имелась и другая точка зрения: когда внучкина мама, а моя дочь, показала рисунки тринадцатилетней девочки профессиональной художнице, та безапелляционно заявила:

– Увы – случай совершенно безнадежный. У девочки нет даже скромных способностей.

Внучка приехала на каникулы, поплакала на бабушкином плече и сказала:

– Я буду рисовать все лето – и научусь! Вот увидишь, бабушка…

И я увидела… Бедный ребенок (впрочем, почему бедный? Богатый – владевшей им идеей, желанием творить!) все лето просидел за столом, изнуряя себя работой и изводя немыслимое количество бумаги. Бумага (плотная писчая, формат А4) у меня была, карандаши, акварельные краски, гуашь и кисти были закуплены. И вот – пробы, пробы, пробы… И вдруг… Конечно, только восторженная бабушка смогла назвать того ангелочка шедевром. Но он действительно мне понравился: большеглазое личико, белые крылья за спиной и сабелька в руках, такая славная, совсем не страшная, не воинственная… За ангелом последовала девочка, много девочек – не на шаре, а на пуантах, в развевающихся одеждах, отчего их фигурки были невесомолетящими… Честно сказать, я думала, что на этом творческая фантазия моей ненаглядной внучки и закончится. Но опять: вдруг… За чередой летящих девочек возник портрет мальчика, и донельзя удивленная бабушка нашла в нем сходство с отроком Варфоломеем кисти Нестерова!

С той поры и пошли лица. Портреты. Тем летом почти все они были как раз пробой пера. Но когда дочка привезла уже зимние рисунки внучки («учебу совсем забросила, рисует и рисует»), я убедилась: а дело-то продвигается!

Нынешнее лето она опять просидела, горбясь над столом, за которым в детстве рисовала ее мама. Внучкины рисунки (лица) впечатляли меня тем, что, глядя на них, можно было прочитать (угадать) многое из жизни тех, кого они изображали. Одни лица «рассказывали» о себе больше, другие – меньше. Но, может быть, я просто плохо «слушаю», и когда-нибудь…

Вот почему, сидя перед печкой и перебирая пробу пера еще и еще раз, я размышляла над вопросом: правильно ли я поступлю сейчас, приговорив ее к сожжению? Пожалуй, начну-ка растапливать печь газетами.

Пока огонь в печи нерешительно разгорался, я извлекла из стопки прошлогодних рисунков портрет: женскую головку с рыжими волосами и рыжим воротником пальто. Кажется, ничего особенного (прошлогодний же рисунок). Овал лица выписан нечетко (тогда она этого еще не умела), лоб срезан верхним краем листа (взялась рисовать, не сделав ни разметки, ни даже визуальной прикидки). Пышные волосы, конечно, затушевывают этот недостаток, а кроме того… кроме того, у рисунка было одно несомненное достоинство: у женщины оказались совершенно осмысленные глаза. Художница разместила зрачки ровно посередине глаз, и рыжеволосая женщина находила меня в любой точке бани, где бы я ни находилась: напротив нее, или стоя у стола, или сидя на лавке. Мое кухонно-банное одиночество закончилось… И я собиралась подвергнуть этот портрет сожжению?! О нет – я украшу им интерьер, прикрепив кнопкой на стену!

Печь дымила безбожно, и скоро я поняла, что обогревать помещение придется все той же электрической плиткой. И это даже хорошо – меньше будет возни: воткнул штепсель в розетку – и все дела.

Все остальное было плохо. И с каждым днем становилось еще хуже. Мне надоело мыть посуду в тазу, вода на плите закипала так долго, что обед надо было начинать готовить сразу после завтрака, а ужин – после обеда. Жизнь приобрела однообразную и скучную форму, из которой, казалось, уже не вырваться…

Тут-то я и начала разговаривать с женщиной на стене.

Глаза мои обращались к портрету, можно сказать, поневоле. Куда ни повернись в маленьком замкнутом пространстве – вот она, рыжеволосая. Со временем я обнаружила в ней кучу других достоинств. Например, такое: ее осмысленные глаза были наполнены совершенно определенным чувством, а именно – добротой. Она смотрела на меня с сочувствием – а это было то, в чем я на тот момент больше всего нуждалась.

Я решила дать женщине имя. Из сознания почему-то выплыло: Клавдия. Но, в самом деле, почему? Такое имя чаще всего давали простой женщине из народа. А у этой много чего… непростого… Взять хотя бы губки – они сложены с достоинством. И почему я решила, что на ее плечах рыжий, под цвет волос, воротник? Это не воротник, это – тоже волосы, бегущие по плечам. Просто сзади они перехвачены резинкой, нет – брошью, потому что резинкой это благородное создание пользоваться не могло! И как только я это открыла для себя, то сразу же и заметила, какая у Клавдии длинная и тонкая шея – еще одно доказательство ее благородного происхождения. Да и такое ли это простое имя – Клавдия? Была же у Андрея Белого – из эстетов эстета – жена, которую он любовно звал «Клавдинькой». В отличие от других, то и дело предававших странного человека и поэта женщин, эта всегда была ему верна и бремя совместной жизни несла с достоинством, пониманием и любовью. Вот и моя Клавдия – женщина, способная все понять.

…Пойми меня, Клавдия: я уже устала от этого внезапно обрушившегося на меня ремонта и не знаю, как дожить до его конца! А тут еще внучка позвонила, вникла в ситуацию и рассказала о подружке, уехавшей в прошлом году вместе с родителями в Канаду. «У них, бабушка, теперь никакого быта нет. В смысле – проблем с бытом: так все продумано и удобно для жизни. А нужен ремонт – придут люди, все, что надо, сделают, а потом все уберут после себя – до щепочки, до соринки»… «Ну, уж это из области фантазии», – не поверила я, с грустью разглядывая груды скопившегося к вечеру на полу раствора… Что я: муж – организатор и затейщик всего этого дела – тоже устал и вчера даже сорвался до бранного слова. А что будет дальше?

Дальше супруг выдвинул прогрессивную идею: поскольку стены в кухне действительно становятся на удивление ровными, есть смысл