И всыпала мне конкретного ремня. Чтобы запомнил. Запомнил. После этого по лужам — только в резиновых сапожках, а это совсем не то. Никакого удовольствия. И вообще скоро родители нам запретили босиком по улицам бегать, всем сельским ребятишкам. Да мы и сами стали бояться. Еще на лугу за домом в футбол босиком играли, пока мой двоюродный брат Вовка Гаврик там не напоролся на кусок стекла от разбитой банки и не распорол себе ступню до кости. Мы даже не подумали, что там это стекло откуда-то могло взяться.

Как вы уже поняли, босячили мы не от нищеты и родители запрещали босячить не из-за того, что кто-то мог подумать, будто у нас детям обуть нечего. Стало опасно, буквально за год-два после того, как Брежнев окончательно уничтожил еще один пережиток «культа личности» — старьевщиков, как их у нас называли, работников Вторсырья. А если еще точнее, до 70-х годов сбором и переработкой мусора занимался Госснаб, потом это передали в созданный «Союзглаввторсырье». И в селах некуда стало девать мусор. Совсем некуда.

Исчезли старьевщики еще до того, как я пошел в школу, когда мои родители жили отдельно от деда с бабкой, их уже не было, в 1969 году они у нас исчезли, вымерли, как класс. До этого два раза в неделю, в определенные дни и часы, на селе хозяйки внимательно смотрели на улицу, баба Таня, когда у нее накапливалось достаточно всякого мусора, мне наказывала:

— Петя, сегодня старьевщик будет, не пропусти.

Еще бы пропустить! Я играл в песочнице перед воротами дома и внимательно смотрел, когда на нашу улицу въедет большая, высокая, на резиновом ходу пароконная телега с дядькой, который мне очень нравился, потому что называл меня по-взрослому Петром Григорьевичем. Как только появлялась, бежал к бабушке:

— Баба Таня, баба Таня! Едет!

Мы с бабушкой брали по два старых ржавых ведерка с уже рассортированным мусором, она с тяжелым, я с лёгким, и шли его сдавать. Если совсем точно — продавать. Дядька на весах взвешивал отдельно битое стекло, металл (черный отдельно, цветной — отдельно), бумагу, ветошь, кости (кости из борща сдавали!)…, на счетах высчитывал, сколько это по цене и расплачивался с бабушкой. Бабушка деньги почти никогда не брала, потому что здесь же, на месте, дядька взамен денег предлагал разные нужные хозяйкам мелочи — крышки для консервации, закаточные машинки… А еще у него был ящик с целым сокровищем, он его открывал и там чего только не было: воздушные шарики разного цвета, простые и со свистком, глиняные свистульки, цветные карандаши и краски, пластилин и еще леденцы-петушки.

— На что у нас сегодня Петр Григорьевич заработал? — говорил дядька: — Что ему бабушка купит?

Заодно с мусором старьевщик принимал и стеклянные бутылки, банки, и целые и если горлышко, как обычно было, чуть с надколом — как битое стекло. Всё, конечно, за копейки, но зато за эти же копейки у него можно было взять разную полезную в хозяйстве мелочь и детям игрушки. Поэтому люди к мусору относились очень серьезно, никто ничего не выбрасывал, сортировали. Ржавый гвоздь никто не выбрасывал, бумагой печки не растапливали. А уж чтобы выпить из бутылки водку и тут же ее зашвырнуть куда-нибудь (а у нас почва каменистая — свой камешек она найдёт) — такого не было. Самому не надо — поставь аккуратно, кому надо — тот подберет. Даже если у нее горлышко — надколото. Кто помнит то время, то знает — очень часто при откупоривании на горлышках появлялись небольшие сколы.

И тут как-то вдруг дядька-старьевщик сказал бабушке:

— Последний раз приезжаю. Наш трест закрывается. Не будет тебе больше, Петр Григорьевич, шариков и свистулек.

Баба Таня опешила:

— Как? А куда мусор девать?

— Да вот не знаю! У самого дома хозяйка ругается на Лёньку матом.

Лёнька — это будущий маршал Советского Союза…

Нам сегодня это даже представить невозможно — за кости из борща деньги платили. За мусор, за который мы сегодня сами платим. Как такое может быть — тебе нужно от мусора всякого избавиться, и тебе же за него еще деньги заплатят?! Варварство и дикость! Цивилизованные люди на мусоре зарабатывают наоборот, ты им должен, этим цивилизованным людям сам платить, чтобы они твои кости из борща, старые тряпки и битое стекло забрали.

Так сегодня этот мусор, хоть за плату, но худо-бедно вывозят. Мусорные баки стоят. А тогда его перестали принимать от сельского населения во Вторсырье, но и вывозом не озаботились. Просто наплевали на это. И вокруг села стали постепенно расти свалки. То, что можно было сжечь, люди сжигали, но куда, например, девать битое стекло?

Стеклотару начал принимать магазин. Один день в неделю в определенный час. Очередь и ругань в очереди. Этот определенный час проходил, продавщица склад тары закрывала на замок и уходила торговать в зал, и там за время ее отсутствия уже очередь скапливалась. Сдать пустую бутылку стало проблемой, в городах так вообще должность приемщика стеклотары стала хлебной. Там такса была: сдать по госцене — ну, попробуй, сдать без проблем — чуть дешевле прейскуранта.

А если мужики сели где-нибудь в тенёчке, открыли бутылку портвейна и надкололи горлышко? Такую стеклотару уже не принимали, значит, бутылка полетела в кусты или траву. Да пацаны неаккуратно откупорили бутылку лимонада…! То, что ничего не стоит, всегда улетит в кусты, хоть какие лекции читай в Доме Культуры про то, что природу загрязнять не хорошо.

Так, еще при многоразовом герое Брежневе, в наше село начала приходить цивилизация…

* * *

Я, кажется, понимаю, откуда у таких, как у борцов за русскую пролетарскую революцию из эмиграции Коммари и Лопатникова, страстная любовь к дорогому Леониду Ильичу. Первый жил в Ленинграде, второй — москвич. Столичный город — это столичный город, это не обычный областной центр, тем более — не сельская глубинка. Возбуждать массовое недовольство населения у себя под носом власть пока не желала. Еще было живо и в деятельном возрасте поколение тех людей, которые отлично помнили сталинские времена, если бы, как в 1991-м году, продовольствие для московских магазинов вместо прилавков оказалась бы на свалке, то опустевшие прилавки привели бы не к демонстрациям за «рыночные реформы», совершенно другие лозунги были бы. Поэтому Коммари и Лопата помнят благословенные брежневские времена, а всякие дефициты, как явление, у них появились только при Горбачеве. Мои земляки брежневские времена помнят совершенно по-другому.

Хрущева просто ненавидели. Никаких чувств к нему старшее