Софья оглядывала людей, подмечая выражения на их лицах. В основном все были исполнены благоговения – царь венчается на царство. Даже если кто-то и против – сейчас слова не скажут. Потом будут молчать, втихую гадить будут…

Патриарх читал уже молебен во славу Петра Митрополита. Потом будет во славу преподобного Сергия. Софья стояла молча.

Более десяти лет тому назад она появилась в этом мире в теле трехлетнего ребенка. Она ничего не знала, не умела, она была растерянна и одинока.

Сейчас у нее есть брат, который сегодня становится полновластным правителем Великой Руси. Есть команда. Есть люди, которые готовы за нее в огонь и в воду… Есть родные и близкие. Есть семья.

Софья перебирала в уме то, что сделано, и то, что следовало сделать.

Иван Милославский тем временем, приняв от кого-то белый ручник, опоясал царя по порфире, под пазухи. Этот явно наслаждался своей ролью. Род Милославских сейчас укреплял свое влияние.

Певчие пели так, что сердце заходилось. Софья взглянула на купол собора – и вдруг с пронзительной ясностью поняла, что работа, настоящая работа, еще только начинается.

Григорий Ромодановский писал письмо. Бежало перо по пергаменту, выводя все царские титулы. Мужчина спешил сообщить, что в Азове все благополучно – и рассказать, что дальше них чума не ушла.

М-да… жуткие дни были.

Ромодановский знал, что до старости от этих воспоминаний дрожать будет.

Спасло и его, и город одно простое обстоятельство. Татары содержались за городской стеной, а вояки, которые сменились с дежурства, жили не в казармах. На дому у одного купца стояли. Там всех и изолировали, да Бог миловал. Они ж лично не входили, больного не осматривали. Вот и уцелели.

Да еще пристрастились к турецким баням. Как ни хороша родимая парная, но хаммам… Это не рассказать словами, такое чудо пробовать надобно!

Так что – повезло. Да еще как повезло! Обошлись малой кровью. Умерло шестьдесят человек, большей частью – пленные. А татарву не жалко. Сами принесли болезнь, сами от нее и погибли.

Жалко было погибших солдат.

Впрочем, было и нечто хорошее. Чума, словно испугавшись детской отваги, пощадила юного Дмитрия, который оставался в бараках до конца эпидемии. Он не заболел. Но…

Ромодановский помнил, как разметали в стороны камни – и как показались из-за ворот люди. И с ними мальчишка.

Только вот…

Был он русый, а стал седой. В неполные пятнадцать лет. И глаза такие…

Страшно это.

Что ему пришлось пережить, что передумать, что увидеть… Ромодановский и думать про то не хотел, осознавая, что сам бы…

Смог бы он так-то в пятнадцать лет? На коне на врага – то одно. А вот так вот… Нет. Он сильно подозревал, что не смог бы. Распознать, действовать, как взрослый человек, принять страшное решение и спасать остальных ценой своей жизни…

И как за такое благодарить? Григорий тогда только и смог, что обнять мальчишку. А тот в его руках шатался, легче тростинки, глаза запали, щеки стесало – повзрослел в один месяц.

Тогда Григорий и принял решение, за которое ему до сей поры не стыдно. И перед предками встанет, когда его черед придет – и тогда не стыдно будет!

Вечером пришел в покои к парнишке, сел рядом.

– Митя, поговорить нам надобно бы.

– Слушаю тебя, боярин-батюшка.

Григорий помолчал немного, а потом решился:

– Не знаю, как благодарить тебя. Надумал тут, да вот как ты отнесешься.

– Мне благодарности не надобно, я долг свой исполнял.

– Вот и я хочу… Митя, я стар уже, была б у меня дочь – выдал бы за тебя, не задумался. А так… могу тебя только сыном назвать, коли согласишься. Будешь – Дмитрий Григорьевич Ромодановский.

Вот такого Митя точно не ожидал. Глазами хлопнул.

– А…э…

– Ты сразу не отвечай, не надо. Подумай.

Но Митя уже обрел дар речи:

– Ни к чему то, боярин-батюшка. Слишком честь высока.

– Для меня? То верно, любой род таким сыном гордиться будет. А я вот, старый…

Мальчишка замотал головой:

– Да нет же. Ты боярин, а я сирота без роду-племени, родителей не помню, побирался, воровал… Кабы не государь царевич – давно б под забором сдох.

– Понимаю. Только не важно все это. Мало ли что у кого в жизни было? Я тут людей порасспрашивал, они рассказали. Ты всех спас, а благодарить-то и нечем, грешно за жизнь золотом отдариваться. И ладно б за свою, мне и так недолго осталось. Лет пять протяну ли? Ты ведь чуму далее не пустил. Вот что важно-то!

Митя покраснел.

– Да ничего я такого… Ребята бы тоже…

– Мне виднее. Одним словом – думай. Коли согласишься – сыном мне станешь. И никто тебя прошлым попрекнуть не насмелится. Царевичу в ноги упаду, чтобы согласился.

– Я ведь все равно…

– Знаю, о чем сказать хочешь. Что первым для тебя царевичевы дела будут. Так я ж и не против! Все мы ему служим так или иначе. Но боярином ты более пользы принести сможешь. Род у нас старый, денег на все хватит… подумай, Митя. Не предательство сие, я от тебя ничего супротив царевича требовать не буду. Пусть Бог меня покарает, если лгу.

Ромодановский перекрестился, глядя на икону. И что-то такое мелькнуло в мальчишеских глазах.

– Я подумаю… батюшка боярин.

Григорий на то очень надеялся. Чем дальше, тем выгоднее казался ему душевный порыв. Или он просто подбирал себе оправдания, не желая показаться сентиментальным стариком?

Одно другому не мешает.

Сейчас мальчишка жил при нем, как родной сын. И Григорий точно знал, что коли царевич позволит…

Будет в роду Ромодановских еще один сын. Дмитрий Григорьевич. А что? Такую кровь никому не грех в род принять, он от того только сильнее будет! Почему-то казалось Григорию, что Дмитрий за наследство и власть интриговать не станет, ему другое интереснее. Но… такие сыновья в любой род нужны. Была б у него дочь – и минутки б не задумался, выдал ее за Митю замуж. Но – нету, только два сына. Вот и пусть трое будет. Должны понять Андрюшка с Мишкой, Андрей так уже понял. А Мишка…

Поговорим. Поймет.

Скользит по бумаге перо.

Все благополучно, государь, миновала нас черная смерть. Справились.

– Государыня царевна, выполнен ваш приказ.

Софья смотрела на Василия Голицына не без симпатии. Ведь умный мужик, и пользы может много принести – на своем месте. И приносит.

– Это хорошо. Беседовал ты с нашими «друзьями»?