Я снова вытащила осколок с самой главной командой и вырезала в уголке цифру 4. Потом нацелила резец на новый, чистый осколок.

Вернувшись в хранилище, я постаралась выбрать осколок с далекого от Империи острова, с того, где у меня не могло быть знакомых и даже вероятности, что я ими обзаведусь. И я избегала смотреть на полку, где когда-то хранился осколок кузнеца Нумина.

Но в тот момент, когда я приставила резец к чистому осколку, я взялась распоряжаться чьей-то жизнью.

И не важно, как далеко живет этот человек. Когда я вживлю осколок в Уфилию, его владелец может почувствовать легкое недомогание. Возможно, он что-то заподозрит. Но бывшие владельцы осколков не могут знать время, когда их начали использовать. Только с возрастом, когда их жизненные силы станут слишком уж быстро ослабевать, они начнут о чем-то таком догадываться. В итоге они умрут раньше отмеренного им срока, а отец заменит старый осколок Уфилии на новый.

Вот что я сделаю, когда вырежу на осколке новую команду. Укорочу чью-то жизнь.

Несколько дней назад я бы сделала это даже не задумываясь. Но после знакомства с семьей Нумина, после того, как я узнала его дочь Трану, я понимала, что, как бы далеко ни жил бывший владелец осколка, он все равно остается человеком со своими надеждами и мечтами и у него есть родные и близкие, которые его любят.

Может, есть все-таки другой выход?

Я просматривала осколки Уфилии, но это было все равно что искать жемчужину в Бескрайнем море. Весь мой улов можно было сравнить с жалкими песчинками. Дождь чаще застучал по крыше, и сердце у меня тоже заколотилось чаще.

Небо снаружи стало синим, потом серым. Дальше тянуть было нельзя. Я слишком далеко зашла, обратного пути не было. Скрепя сердце я вырезала на осколке команду. Чувство было такое, будто я режу по своей душе, вырезаю на ней слова, которых уже никогда не стереть.

Дело сделано.

Добраться до осколков с условиями, чтобы вставить между ними новый, было не так-то просто. Пришлось передвинуть Уфилию. Заведя руки ей под ребра, я наткнулась на какой-то твердый прямоугольный предмет.

Что это? Книга?

Я перевернула Уфилию на бок.

Да, книга. В кожаном переплете и без названия.

Я пролистала несколько страниц и почти сразу поняла, что это за текст. Имена и даты. А наверху каждой страницы – Императорский остров.

Даты рождения. И рядом с некоторыми именами даты смерти.

Почему эту книгу хранит Уфилия? По логике она должна быть у Мауги, ведь это он – Чиновник. Перепись жителей островов не входит в сферу, за которую отвечает Уфилия.

Чисто из любопытства я пролистала еще несколько страниц. Подумала: вдруг и себя найду? И нашла, ближе к самому концу записей.

Почерк был мелкий и аккуратный.

«Лин Сукай, 1522–1525».

У меня в животе словно клубок холодных змей зашевелился.

1525.

Я снова просмотрела страницу, потом следующую, после следующей предыдущую. В 1522 году родилась только одна Лин Сукай. Но я все еще была жива, и год был 1545-й.

Я провела ладонями по груди и по животу, чтобы убедиться в том, что все на месте.

Почему в этой книге написано, что я умерла? У меня затряслись руки. Я вернула книгу на место и присыпала ее соломой.

Отца о таком спрашивать нельзя. Баяна тоже. Даты жизни и смерти мелькали перед глазами, как часто хлопающие крылья запертой в клетке птицы.

Солнце поднималось из-за горизонта, время уходило.

Я нащупала в теле Уфилии место под первыми тремя осколками с условиями и вживила туда свой. Успела до того, как она очнулась, сползти к карнизу. Могла бы просто упасть, но сила дымчатого можжевельника меня еще не покинула, и я, приземлившись, только слегка присела. Потом залезла в окно. Надо было спешить, пока слуги не приступили к своим утренним обязанностям.

Я умерла. Судя по записям в книге, я умерла, когда мне было всего три года. Возможно, это было как-то связано с моей памятью, с тем, что я помнила только последние пять лет своей жизни.

Но был еще дневник, а в нем записи, сделанные моим почерком.

И почему отец считает, что эти воспоминания должны быть моими?

Остров Нефилану

На следующее утро я нашел Джио в главном зале вместе с остальными. Он расхаживал возле очага, и, судя по его виду, ночь у него выдалась похуже, чем у меня.

Я допоздна просматривал найденную в потайной комнате книгу и наткнулся еще на несколько знакомых слов. Кто бы ее ни написал, он явно какое-то время практиковал имперский язык. Слова были грубыми копиями, но автор учился. Я понял, что если отмотаю назад, то смогу понять кое-какие слова из этого языка.

Аланга. Я видел их статуи, видел несколько артефактов, но их книг не видел никогда. Надо будет ее продать, а на вырученные деньги рассчитаться с долгами и пополнить припасы. Какое мне дело до их тайн?

Но с другой стороны, признаю: эта находка меня взбудоражила, напомнила, как я в Академии вечерами ломал голову над задачами и какое чувство испытывал, когда наконец находил правильное решение.

Я – контрабандист, не навигатор. И знает ли лидер Безосколочных об этой потайной комнате?

Джио остановился напротив очага и встал спиной ко мне. Мэфи выбежал вперед, чтобы поклянчить у повара остатки рыбы. Он уже поел, и завтрак был впечатляющим, но я не стал его останавливать.

Джио развернулся, и мы встретились взглядом.

– Ты проснулся. Это хорошо.

– Вроде да. – Я развел руки в стороны. – Хотя это может быть всего лишь сон.

– Не сон, а ночной кошмар.

– Твой или мой?

Джио потер лоб и прищурился зрячим глазом на огонь:

– Вчера вечером я послал свою разведчицу в город. Она должна была собрать информацию о дворце, о более удобных маршрутах в покои губернатора. Но она не вернулась. Нам нужна эта информация, без нее мы своей цели не достигнем, нас наверняка поймают.

Я не успел собраться с мыслями, как Мэфи уже подбежал ко мне, сел в ногах и, поглядывая на меня, начал хрустеть рыбьей головой.

– Ну так пошли за ней кого-нибудь, – предложил я.

– Ты видел, сколько у нас больных. А вот разведчиков – раз-два и обчелся.

– Помоги. – Мэфи перевернул в лапах рыбью голову.

Я метнул на него сердитый взгляд. Нашел время…

– Что?

Джио отвернулся от огня, посмотрел на меня, потом на Мэфи, потом снова на меня.