— Пятнадцать, — сказал он.

— Я и так предлагаю вам больше того, что она стоит, — сказала Глория. И снова продемонстрировала пятерку: — Берите, не то я нажалуюсь вашей матери, что вы пьянствуете на работе.

— Начнем с того, сеньора, что мать-то мне эту бутылку и купила.

Портье принял от нее деньги, одним глотком выдул треть текилы и отдал бутылку Глории.

— А пилы у меня все одно нет, — сказал он.

Возвращаясь к Карлосу, Глория зашла в свой номер за косметичкой. Карлос сидел на кровати и, задрав подол рубашки, разглядывал большую ссадину на внушительной выпуклости брюшного пресса.

Увидев бутылку, он спросил:

— Что это?

— Текила.

Карлос неодобрительно покачал головой:

— Вы же знаете, мне нельзя.

— Это чтобы рану стерилизовать.

— Не будет от нее проку.

— Какой-нибудь да будет.

— Ага. Она меня гепатитом наградит.

— Откиньтесь назад.

Глория забралась на кровать, приложила к горлышку бутылки чистую бумажную салфетку, плеснула на нее текилы и принялась легкими поначалу мазками, нажим которых она постепенно увеличивала, обрабатывать порез на лбу Карлоса.

— Почти и не болит уже, — сказал он.

— Вот и хорошо.

— Вы делаете это, как настоящий профессионал.

— Прослушала курс экстренной медицинской помощи. В колледже.

— Так это вас там научили раны текилой обрабатывать?

— Первое, чему нас там научили: «Вы — первая линия обороны».

— То есть?

— Проблемы решаются в больнице. А нас учили тому, что необходимо сделать, чтобы человек не умер между рестораном и отделением скорой помощи.

— Каким еще рестораном?

— Тем, в котором он подавился. Это всего лишь пример. Хотя по большей части нас именно этому и обучали — оказанию первой помощи подавившемуся и задыхающемуся человеку. — Глория подобрала под себя ноги, склонилась поближе к Карлосу: — Я, например, умею производить срочную коникотомию.

— Что?

— Не знаю, как оно будет по-испански. Это когда человеку вскрывают горло, чтобы он мог дышать.

— Traqueostomia.

— Нет, не то, — сказала Глория. — Так называется долгая операция по установке постоянной дыхательной трубки. А я говорю о срочной мере, к которой прибегают, когда дыхательное горло перекрыто, а прием Хеймлиха не срабатывает. Ты протыкаешь мембрану… вот здесь. — Она провела пальцем под кадыком Карлоса; шея у него оказалась теплой и гладкой. — И специальным инструментом удерживаешь путь для воздуха открытым. А если инструмента у тебя нет, используешь соломинку для коктейля — что?

— Вы забавная.

— Чем это я забавная?

— Да нет, не забавная, — поправился он. — Энтузиастка.

— Я говорю о том, чем мне хотелось заниматься.

— Понимаю. И по-моему, получается у вас очаровательно.

Глория взяла свежую салфетку.

— Удивительно, что я вообще еще что-то помню.

— Думаю, из вас получился бы замечательный врач. — Он щелчком отправил докуренную сигарету в корзину для мусора. — Я даже согласился бы, чтобы вы проделали со мной эту, как ее? Кони…

— Коникотомию. Да вам и выбирать не пришлось бы — вы бы валялись без сознания.

— Ну, если такое со мной когда-нибудь случится, считайте, что я дал вам карт-бланш, загодя. Только сначала все же попробуйте на мне Хеймлиха.

— Договорились.

Она добавила на салфетку текилы.

— Оу. Как по-вашему, похож я на моего отца?

Глория на миг замерла:

— Немного.

— Бабушка говорила, что я пошел главным образом в мать, — сказал он. — Но это вряд ли могло быть чистой правдой. Увидев в каталоге его фотографию, я принялся изучать себя, стараясь понять, что мне досталось от него.

— Вам могло достаться и то, чего нельзя увидеть.

— Ну да. Чувство юмора или… склад ума.

— Он был довольно сухим человеком.

— Мне и это по душе. Вы слышите его во мне, когда мы разговариваем?

— Бывает, — ответила она. (И гораздо чаще, чем она была готова признать.) И добавила: — Но вы все же другой человек.

— Ну да.

Пауза.

— Странно. Он сидит во мне, хочу я того или нет. Это одна из причин, по которым я хотел увидеть отца. Я все время ношу его, так сказать, в себе, так почему же не посмотреть на него во плоти.

Он пододвинулся поближе к Глории:

— А ваш отец?

— Мама никогда о нем не рассказывала.

— Но ведь и замуж после его смерти она не вышла.

— Мама? — Глория усмехнулась. — Нет.

— И что вы об этом думаете?

— Что я об этом думаю? Ничего не думаю. Так сложилась жизнь. У меня была мать, она жила сама по себе, а больше в нашем уравнении никто не присутствовал.

— Еще одна наша общая черта, — сказал Карлос. — Одна из многих.

Она кивнула, увлажнила текилой новую салфетку:

— Ну и воняет же эта штука.

— Мне можете не рассказывать. Она едва не угробила мою жизнь.

— Так вы ее пили? Текилу?

— Вопрос скорее в том, чего я не пил. Хотя текила мне не так чтобы нравилась.

— Мне тоже.

— А что вы пьете?

— Ничего не пью. — Новая салфетка. — Даже пьяна ни разу в жизни не была.

— Ни разу?

— Когда мы с Реджи познакомились, он потратил первый наш месяц на попытки меня напоить, а я — на старания увернуться от стаканов и рюмок, которые то и дело подносились к моим губам. — Она покончила с раной на лбу и занялась окружавшими ее царапинами. — Позже он сказал, что именно мое упорство его больше всего и заинтересовало.

— Мне известны браки, которые как раз так и устроены.

— Наш был устроен не так. Он вообще никак устроен не был. Мы отличались противоположностью стилей. Он все старался вывести меня из себя, находил это бог весть каким романтичным. Это напоминало ему о его юности. Знаете, о времени, когда ссоры и ухаживания идут рука об руку. И за три года мне его старания успели страшно надоесть. Страшно.

Она понюхала горлышко бутылки и содрогнулась.

— А текилу я однажды попробовала. На свадьбе друга Реджи. Кто-то поднес мне ее по ошибке. Я думала, что это яблочный сок.

— Как же вы разницу-то не унюхали?