Она опускается на краешек стула, сложив руки на сумочке. Я разглядываю ее. Лет семнадцать? Крохотное лицо, ненакрашенное, похоже, совсем неискушенное. Темные волосы, собранные в пучок и поднятые кверху, благодаря чему открывалась линия шеи, серые глаза. Очень простое платье, которое она считает парадным. Она восхитительна. Я говорю:

— Итак?

Коварный вопрос. Невозможно на него ответить, не поплатившись за это. Она не отвечает, смеется. Мы смеемся вместе. Затем я захожу с другой стороны.

— Как вас зовут?

— Маргарита.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один.

Она, разумеется, старит себя. Я извлекаю из бара бутылку виски, дорогие сигареты, короче, атрибуты моей зарождающейся славы. Пить она отказывается, но сигарету берет и прикуривает от моей зажигалки «Данхил». Я пытаюсь заглянуть в ее декольте — безуспешно. Но она скрещивает ноги, и я вижу, как под тканью платья вырисовывается контур ее бедра. Судя по лодыжкам, ноги у нее должны быть красивые.

— Вы хотите работать в кино?

Дурацкий вопрос. Иначе бы она не была здесь. Я тут же поправляюсь:

— Ну конечно, какой же я глупый. Вы уже снимались? В каких фильмах?

Она начинает перечислять, вытаскивает из сумочки черную тетрадку, протягивает ее мне, открыв на первой странице. К листкам приклеены фотографии с эпизодами из фильмов, в которых она фигурирует. И с выгодой для себя, черт возьми! На одной, в частности, она снята в купальнике… На другой — с одним лишь носовым платком, завязанным в форме набедренной повязки, стыдливо прикрывающая руками грудь. Я устремляю на нее — на оригинал — нахальный взгляд. Мысленно насилую ее. Закрываю тетрадку и возвращаю ей.

— Мадемуазель, гм, Маргарита, вы постучались не в ту дверь, я не имею еще никакого веса в кино. И не могу обещать вам никакой роли, даже самой маленькой.

Вот она уже встает, прижимая к себе сумочку. Стремительно проговаривает:

— На роль я не рассчитывала. Я хотела только познакомиться с вами, показаться, чтобы потом, перед началом съемок, вы вспомнили обо мне, если будет роль или хотя бы место в массовке…

Я беру ее за плечи, снова усаживаю, заставляю взять еще одну сигарету. Если она сейчас уйдет, вечер будет испорчен. Потому что мне нравится эта девчонка. Безумно. Но я еще не свыкся с нравами и обычаями кинематографистов. Должен ли я сразу поцеловать ее или же просто посадить к себе на колени? Не знаю. Главное — задержать ее на какое–то время. Поговорить.

— Вы восхитительны. Неужели с такой внешностью вам не удалось заполучить настоящую роль?

— Вы же знаете, что это такое. Красота в кино только мешает. Если бы я соглашалась ложиться в постель с некоторыми типами, я бы получала роли. Но меня от этого воротит. Вот я и подумала, что вы, может быть, познакомите меня с мадам Сарман. Поскольку она будет продюсером фильма…

Худо дело. Если я познакомлю малышку с Сильвией, это только подольет масла в огонь. И с кино для Маргариты будет покончено навсегда. Лучше подождать удобного случая…

— Дайте мне ваш адрес.

Пока она пишет, и наклоняюсь над ней. Затылок под слегка вьющимися темными волосами. Тонкие, изящные руки… Я чувствую головокружение. Никогда еще я не испытывал такого желания прижать к себе женщину, шептать ей нежные слова… Я становлюсь сентиментальным, Мне следует повзрослеть. Я знаком с ней только четверть часа, наверняка это какое–нибудь чудовище, дешевенькая проституточка, и вот уже рука сама тянется погладить ее по затылку…

Телефонный звонок останавливает мое движение. Сильвия. Я беру трубку, пробормотав:

— Извините.

— Алло, Мишель.

— Да.

— Я обожаю тебя. Весь второй акт я думала о тебе. Что ты делаешь?

Вопрос, ставящий меня в неудобное положение. Если я скажу, что работаю, Маргарите это покажется подозрительным. А если скажу правду, скандала не миновать…

— Ничего особенного.

— Ты думаешь обо мне?

Какая глупость. Конечно же, я думаю только о ней, все время, больше мне делать нечего…

— Да, именно так.

— Ты — лапочка. Встретишь меня после спектакля?

— Нет, я немного устал.

Ее сокрушенный вздох меня оглушает. Наконец, она кладет трубку. Я восстанавливаю свою улыбку и поворачиваюсь к Маргарите.

У меня есть идея. Один мой приятель должен приступить к съемкам фильма на следующей неделе. Я поговорю с ним о вас. Посмотрим, что из этого получится.

— Вы так любезны.

Она импульсивно целует меня в щеку. Что тут же охлаждает мой пыл. Это так просто, так естественно, что посягать на ее честь мне больше не представляется возможным. Меня охватывает неясное чувство — приятное и невыносимое одновременно. Она уходит, и я ее не задерживаю. Мы еще увидимся.

Сегодня привезли мебель. Слуги целый месяц будут жить в доме, чтобы все привести в порядок. Новые слуги, так как старых уволили. Мы меняем кожу. Пока же я продолжаю спать у себя, Сильвия в Шенвьере, потому что не может обойтись без своей поездки на машине перед сном. К тому же я прикрываюсь работой, а она по вечерам устает. В Шенвьере ничто не может нарушить ее покой.

Я уже в течение месяца каждый день вижусь с Маргаритой. Мы гуляем, взявшись за руки, и слова любви, которые мне кажутся такими навязчивыми в устах жены, приводят меня в восторг, когда их произносит Маргарита. Она мне не позволила ничего, кроме поцелуев, да я ничего от нее и не требовал, так как во мне зарождается некое подобие целомудрия, запрещающего любое посягательство на нашу любовь. Потому что я люблю ее, взаправду…

Я рассчитываю развестись как можно скорее. По крайней мере, поговорить об этом с Сильвией до переезда в новый дом…

Происходит нечто странное. По мере того как я отрываюсь от Сильвии, она вырастает в моих глазах. Как объяснить ей мое желание развестись? Как она к этому отнесется? Брр… Пока же я забочусь о ней, делаю ей маленькие подарки. Я даже подарил ей револьвер.

— Револьвер? Какой ужас! Он мне не нужен.

— Дорогая, у тебя должен быть револьвер в Шенвьере. Когда ты там ночуешь, я просто сам не свой. Вдруг на тебя нападет какой–нибудь бродяга. Ведь многие знают, что ты одна в этом огромном доме… Доставь мне удовольствие, возьми его, положи к себе в шкаф. Так я буду себя чувствовать гораздо спокойнее…

Она с отвращением берет оружие, засовывает в свою сумочку. Спрашивает: Он заряжен?

— Шесть пуль, калибр 6,35.

— Все равно я не умею с ним обращаться.

Я хочу объяснить ей, как им пользоваться, но она не слушает. Тем хуже, я сделал то, что следовало сделать,

Ей