тревогу, но ничего мне не говорила. Из дому старшая сестра писала: «Выходи замуж за Джиованни, мы к тебе в Рим приедем на дачу».

Но мы оба смотрели на это серьезно. Он предложил мне оставить искусство: «Мы жен берем для себя…» «Ага, вот как», — подумала я. Открылась огромная разница в понимании положения женщин в Италии и в России. Мы откровенно и прямо поговорили и решили не жениться. Он тяжело принял это решение… Никогда не забуду его слез.

Но весь этот платонический роман был мне очень полезен. Джиованни своим итальянским темпераментом, ярким, шумным выражением своего чувства пробудил в моей душе возможности глубокой любви, которую я вскоре с неудержимой силой и навсегда отдала человеку, который уже давно молча стоял около меня.

Встречи мои с итальянцем происходили главным образом в вилле д’Эсте, куда мы с Адей ездили рисовать довольно часто, а Джиованни каждый день бывал в Тиволи[336]. Он давал уроки в лицее. Там я читала с ним Петрарку, и он учил меня итальянскому языку. Там у нас произошло окончательное объяснение, и там мы попрощались.

Вилла д’Эсте! Необыкновенной красоты место. Одно из самых гениальных созданий в парковом искусстве. Удивляешься художнику (П. Лигорио), создавшему ее. Столько фантазии, остроумия, выдумки в планировке роскошного парка. Он расположен по склону крутого холма. Отдельные места в парке очень красивы, уютны, и в то же время ансамбль соблюден во всем своем единстве и величии. Пленительна терраса, смотрящая на Рим. На ней балюстрада, вазы и маленький, высохший, очаровательный водоем.

Прекрасные изумрудные квадраты бассейнов и в перспективе, наверху холма, «Пегас» с распростертыми крыльями, вставший на дыбы. Как упоителен дурманящий запах сырости, мокрой земли, смешанный с ароматом лавровых и кипарисовых дерев! А как чудно пахнут изгороди и шпалеры из вечно зеленых растений! Особенно я любила прямую тенистую аллею. Вдоль нее стой стороны, где холм подымается вверх, тянется на вышине аршина длинный узенький бассейн, куда падает сбоку из травы множество прерывающихся струй бесконечной вереницей. Я любила, бывало, присесть на мраморный край бассейна и полоскать розовые руки в зеленой воде. Сбоку вдоль бассейна из травы выглядывали, чередуясь, орлы с распростертыми крыльями вперемежку с лилиями, напоминавшими о бывшем величии герцогов Феррары. Трава шелестела под ударами струй, и вода тихо, печально звенела. Так и не ушел бы отсюда!

В центре парка — группа древних кипарисов. Темные мрачные стражи. Почетные свидетели давних событий. Очень хороша вилла в сумеречном освещении. Миражем кажется средневековый городок, проглядывающий сквозь кипарисы. На всем лиловатая замирающая дымка. Башня с зубцами. Собор, плоские крыши и за ними величавый и спокойный профиль голубоватых гор.

* * *

«17 мая ездили втроем во Фраскати[337]. Александр Николаевич по обыкновению был очень мил и весел. Все подтрунивал надо мною, говоря, что у меня в глазах чертики прыгают, чего в Петербурге не было. Адя тоже дразнила меня.

Из окна вагона любовались голубыми далями. Прорезывая их, тянулись силуэты древних акведуков. На горизонте рисовался волнистый профиль гор, а совсем близко, в траве, горели огоньки так легко облетающих маков.

Приехав во Фраскати, на площади пили кофе и дивное местное вино. Перед нами расстилалась на горе вилла Альдобрандини с прекрасной решеткой вокруг ее парка.

Долго шли мы по горной дорожке все вверх и вверх до ворот этой виллы. Красивый дворец, но двор его испорчен реставрированными фонтанами и новыми статуями из желтого песчаника. От дворца шла тенистая аллея кривых многолетних дубов. Мы сели там писать этюды. После завтрака отправились на виллу Фальконьери, где нам, к нашему величайшему огорчению, не разрешили рисовать. Восхитительные ворота с сидящими наверху львами. И в парке дивный прямоугольный пруд и окружающие его кипарисы. Но, увы! Честный сторож от нас не отходил ни на минуту, и мы смогли сделать только очень спешные наброски.

Отсюда мы увидели виллу Мандрагону на одном из холмов с рыжими, одиноко стоящими колоннами. Одна трагично согнулась. Решили идти к вилле. Очень красивое зрелище нас ожидало по дороге к ней. Шли мы по каменистой горной дороге. Края ее густо заросли высоким кустарником. Горизонт и дали были от нас скрыты. Мы шли долго и очень торопились, так как видели черные, нависшие над нами тучи. Почти бежали. А дороге конца не было. Вдруг перед нами с правой стороны открылась бесконечная, необозримая долина, прерываемая несколькими крутыми, обрывистыми, отдельно стоящими высокими горами, и на каждой горе — маленький средневековый городок с городской зубчатой стеной, с башнями и со шпилем собора. И при этом грандиозное небо. Что-то могучее, сердитое двигалось и ворошилось на нем… лохматое, синее, черное, и потоки молний обливали все…»[338]

Несмотря на надвигающийся ливень, мы добежали до виллы Мандрагоны и сели рисовать. Из этой поездки мы привезли много этюдов.

Однажды мы ходили рисовать Диоскуров на Квиринале. Вышло очень забавно. Уселись мы рисовать на площади. Перед нами Диоскуры на фоне Квиринальского дворца[339].

Два карабинера в треуголках с перьями подошли к нам и… оставили нас в покое. Ясно — две иностранки.

Народ итальянский любопытен и рад каждому предлогу, чтобы поглазеть, посмеяться. Сначала около нас начали останавливаться прохожие и смотреть, как мы рисуем. Какая-то женщина, видимо прачка, с большим узлом на голове, долго стояла, наблюдая за нами, потом опустила узел, села на него, продолжая уже с комфортом наблюдать за рисованием. К ней на узел присоединилась какая-то кумушка, еще несколько человек расположились на земле вокруг. Мимо шел продавец соломенных шляп. Они были сложены в виде высокого столба и привязаны к его спине, возвышаясь над головой не менее аршина. Он высунулся из-за моей спины, нагнувшись над моим рисунком, забыв про шляпы. Вдруг, к своему ужасу, я почувствовала, какая-то темная масса повисла над моей головой и закрыла мне весь пейзаж. Я в испуге вскочила на ноги. Все стали хохотать. В это время проезжал воз с запряженным осликом. Возница, увидев такое интересное сборище, остановил осла, соскочил на землю и тоже уселся и закурил.

В это время между зрителями разгорелся спор. Они то указывали пальцем на мой рисунок, то махали руками на Диоскуров и дворец. Мы ничего не понимали, слышали только слова: «…il cavalli! il palazzo!..»{44} Они подняли такой шум и крик, точно на площади расположился цыганский табор.

Важно и солидно, выпятив грудь, подошли те же два карабинера и предложили публике успокоиться и