– Ты же все понимаешь, правда? – мягко сказалон. – Не могу, Викуш, тебя тут оставить. Пойдем наверх.

Она выпрямилась и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– А хочешь, я тебе кое-что расскажу? – спросила она.

– Наверх пошли, – приказал Кручинин скучным голосом,решив, что она тянет время. – До трех считаю, потом выстрелю.

Вопреки его ожиданиям, она не испугалась, хотя он говорилправду. У них ушло слишком много времени на ностальгические воспоминания, иКручинин понимал, что сюда вполне может подняться кто-нибудь из продавцов илиохранников с вечерним обходом центра.

– Сосчитай до десяти, – посоветовала Вика. – Покасчитаешь, я успею тебе рассказать кое-что о твоей жене. То, чего ты навернякане знаешь.

Алиса вздрогнула, подалась ей навстречу, и Вика, взглянув нанее, уловила мольбу в ее взгляде. Но сейчас ей было не до того, чтобы жалетького-то, кроме себя. Так или иначе, но она собиралась реализовать свой план.

– О жене? – протянул Кручинин. – Лиска, онасобирается мне что-то о тебе рассказать, слышишь?

И с ласковой усмешкой взглянул на Алису. Но то, что онувидел на ее лице, стерло эту усмешку. Обернувшись к стоящей у стены Вике, онбросил лишь одно слово:

– Говори.

Пистолет по-прежнему был нацелен Вике в живот, и онаощутила, как внутренности сворачивает спазмом. На мгновение ее охватил животныйужас, и в голове промелькнула нелепая мысль: «Я не знаю, сколько тампуль», – как будто это имело какое-то значение. Она сглотнула, отвелавзгляд от пистолета и даже нашла в себе силы усмехнуться точно так же, как он,и выговорить четко и неторопливо, не глотая слова:

– Задай ей один вопрос. Спроси, какая фамилия у ее отца.

– Детка, она о чем? – вкрадчиво проговорил Кирилл,оборачиваясь к Алисе, но не выпуская Викторию из поля зрения. – А?

Алиса молчала.

– Эй, скажи ему! – подзадорила ее Вика. – Что, нехочешь? Так я сама скажу.

– Ее девичья фамилия – Веснянина, – процедил Кручинин.

– Правильно, Веснянина. Только это фамилия по матери. А поотцу у твоей любимой жены совсем другая фамилия. Сказать, какая?

Вспышка бешенства в его взгляде была ей ответом, и Викапопятилась бы, если бы было куда. Кирилл сделал еще шаг к ней, и она торопливопроговорила, почти выкрикнула:

– Пронькина! Пронькина ее фамилия по отцу!

Кручинин остановился, нахмурившись, и вдруг проблескузнавания мелькнул на его лице.

– Пронькин?! Это же...

Расширенными от недоверчивого изумления глазами он уставилсяна Алису. Виктория, замершая у стены, подумала, что никогда прежде не виделаего настолько ошеломленным.

– Это же зиц-председатель... Тот лох, который сдох в тюрьме!Придурок!

– Не смей!

Неистовая ярость, прозвучавшая в голосе Алисы, поразила ихобоих. С девочкой, до того казавшейся заторможенной и закрывшейся отпроисходящего, произошло преображение настолько стремительное, что ни Кирилл,ни Виктория не ожидали этого, и Вика подумала, что, если бы пистолет был в рукеАлисы, участь ее мужа была бы предрешена.

– Так ты дочь Пронькина?! – повторил Кирилл, словно нев силах поверить.

Но зрительная память уже подсказала ему, что это правда. Онвспомнил Пронькина, над которым смеялся весь завод, его рыжеватые торчащиеволосы, придававшие ему вид полубезумного изобретателя, и увидел в лицеженщины, стоявшей напротив, его черты. Кручинин выругался и сделал шаг назад,словно встретил призрака.

– Но зачем же ты... – выговорил он, – зачем же тызамуж за меня вышла? Зачем спасла-то, дура? Или ты любила меня?

Омерзение, отразившееся на ее лице, яснее всяких слов далоему ответ.

– Любила? Тебя?

Она покачала головой и неожиданно улыбнулась – нежной, еле заметнойулыбкой.

– Я любила папу с мамой, – сказала Алиса Кручинина, иэто прозвучало беззащитно и по-детски. – И сейчас люблю.

Я уже говорила вам, что меня зовут Алиса? Кажется, да, идаже призналась, что это мое второе имя. Но я не говорила вам всегоостального...

Видите ли, я почти никогда не вру, только кое о чемумалчиваю. А знаете почему? Потому что на вранье человека очень легко поймать.А вот на умалчивании – куда сложнее. Я – виртуоз умалчивания, поверьте. Думаю,даже искренне рассказывая вам обо всем, что происходило в моей жизни, я смоглане сболтнуть лишнего.

В детстве я поменяла имя: мне не нравилось быть Ириной, и ястала Алисой. А чуть позже, когда мне выдавали паспорт, я сменила и фамилию:некрасивую папину на звучную мамину, девичью. Папа нисколько не возражал. Оночень любил меня, мой маленький смешной папа... Не просто любил – обожал, и якупалась в их с мамой любви, в нежности, в солнечном счастье, которое считалапривычным существованием для себя.

Но все разрушилось тогда, когда отец решил, что ему нужнозарабатывать деньги. Он так старался быть добытчиком, так хотел, чтобы мы имгордились! А мама – она же ничего не понимала! Господи, они были такиебестолковые, такие далекие от мира, в который сунулись, что даже мыши вкошачьей клетке чувствовали бы себя привычнее, чем мои родители в мире КириллаКручинина.

Если бы вы только видели, как радовался мой бедный папа,принося домой большие, по его меркам, деньги... Он рассказывал, что нужен людямв фирме, изображал в лицах все серьезные разговоры, случавшиеся у него за день,и только иногда, когда мама начинала задавать слишком подробные вопросы,мрачнел и замыкался в себе. Что-то ему не нравилось в происходящем, но егосумели убедить, что все идет как надо. А он сумел убедить нас.

В конце концов все закончилось тем, чем должно былозакончиться. Я видела папу за неделю до того, как... Он был не просто уничтожен– он был раздавлен, и самое ужасное заключалось в том, что он раздавил себясам. Мы так и не узнали достоверно, что произошло в тот день в камере, и какслучилось, что... Но мне всегда казалось, что для папы это был единственныйвыход. Понимаете, он ведь был патологически, невероятно честен и оченьпорядочен. Он не смог бы иначе.

А мама... Она не смогла без папы. Моя любимая, смешная,веселая мама, целовавшая меня в нос по утрам, державшая меня за руку на улице –всю жизнь, всегда, – водившая по моему лицу пушистым одуванчиком иприговаривавшая: «Наша Алиска – как одуванчик»... После того, что случилось спапой, она попала в больницу и больше не вышла оттуда. Все закончилось оченьбыстро. Все всегда заканчивается быстро для слабых – бог милостив к ним и немучает их.

Самое тяжелое выпадает на долю тех, кто остается. Я осталась,и вначале я была одна, но это оказалось так невыносимо, что я вернула себе мамус папой. У меня почти получилось. Мне, правда, ужасно мешал Максим – то, что явидела в его взгляде, безжалостно выбрасывало меня обратно из моего маленького,изо всех сил удерживаемого на месте мира в тот мир, где с моей семьей случилосьстрашное. Где моих родителей больше не было. Поэтому я избегала говорить с ним,избегала встречаться, хотя иногда – совсем редко – мне казалось, что если и былчеловек, который смог бы мне помочь, то это... Впрочем, неважно.