преобладание разговоров на бытовые темы, нивелирование прежних социальных ролей, забота о себе, сохранение жизни, снижение потребностей витального характера (еда, покой, сон), угасание внешних реакций[594]. Работу всех этих механизмов наглядно можно было видеть у лагерных мусульман, о которых шла речь выше. Эмоциональная изоляция, уход из прежнего круга (прежде всего потому, что круг сам отторгал мусульман), угасание внешних реакций – все это приводило к физической, психологической и моральной утрате своих реальных лет и превращению узника в старика неопределенного возраста. Не случайно многие узники быстро умирали и после освобождения, хотя были, даже по заключениям врачей, относительно здоровыми; главной причиной гибели становилось преждевременное старение.

Возможность понять

Один из ключевых вопросов, который ставился и ставится до сих пор при попытках понимания произошедшего в Концентрационном мире: «Почему нацисты смогли убить миллионы людей? Почему эти люди не сопротивлялись?» Попытки ответить на эти вопросы делались Б. Беттельгеймом, который считал, что обреченные были максимально подавлены, обессилены, безоружны[595], и А. Кемпинским, который объяснял эту пассивность тем, что человек в определенной степени смотрел на себя так, как видело его окружение, особенно важная часть этого окружения. А поскольку «этой важной частью были немцы», то «узники, особенно в периоды слома, видели себя их глазами»[596]. Эти объяснения применимы к узникам, проведшим в лагерях продолжительное время и прошедшим соответствующую «обработку» насилием и лагерной средой. Однако с помощью этих аргументов невозможно понять тех, кто подчинялся за пределами лагеря (например, те, кого гнали уничтожать в Бабий Яр или депортировали в концентрационные лагеря). На наш взгляд, ключевым в этой ситуации является то, что нацисты действовали против всех привычных форм поведенческой логики. Действуя в координате этой «контрлогики», «логики абсурда», они выиграли несколько лет. За эти годы они сумели построить Концентрационный мир, одержать ряд побед, совершить геноцид, прежде чем эта логика стала понятна и вместе с этим стало понятно, как организовать сопротивление.

Метод исторических аналогий делает данное предположение достаточно убедительным. В XIII веке монголы победили Европу и находящуюся на политическом и культурном подъеме Русь. Эта победа стала возможной не потому, что монголы были сильнее и в военном плане технологичнее европейцев, а Русь была раздроблена. Основной причиной стала логика их действий, которая была иррациональна для европейского сознания. Для средневекового рыцаря сражение было красивым поединком (любое сражение фактически распадалось на ряд турниров) и подчинялось определенным правилам: нельзя было занимать позицию более выгодную, нежели у противника, была система построения войск, традиции боя и т. д. Война же в целом была красивым и изящным приключением, стимулом для творчества скальда или миннезингера. Напротив, для монгольского воина война была кровавым столкновением, борьбой на уничтожение, в которой надо было победить любой ценой, не оглядываясь на условности. Из этого вытекала принципиально иная военная тактика, стратегия и многое другое, что приводило к победе.

В этой же логике в годы Гражданской войны в России Красная армия победила противостоявшие ей соединения белогвардейцев. Большевики предлагали крестьянам и солдатам то, чего у них не было: волю, землю и мир, риторика первых была понятна, доступна и привлекательна для вторых. Белогвардеец, в свою очередь, стремился вернуть мужика в хорошо известное последнему прошлое с барщиной и помещиком. У белогвардейцев в общем и целом были правила, в рамках которых они не могли совершить многие из тех жестокостей, которые легко совершали их противники, никаких правил не признававшие, если эти правила мешали победить.

Поэт и драматург М. Вольпин, проведший в заключении в Ухтпечлаге несколько лет, иллюстрировал такого рода «контрлогику» характерным примером из жизни: «Их везли в телячьем вагоне, человек тридцать столичных интеллигентов и восемь уголовников. У «политических» была с собой теплая одежда, еда на дорогу и все прочее, а у тех, разумеется, ничего. Урки сразу же выдвинули ультиматум – платить определенную дань. Интеллигенты взялись обсуждать это требование, и Вольпин дал совет: пойти на все их условия. Но большинство решило так: нас много, их мало, а потому ультиматум был отвергнут. В первую же ночь урки набросились на интеллигентов с железными прутьями, жестоко их избили и отобрали вообще все вещи. После этого «политические» принялись рассуждать, отчего они не смогли дать грабителям отпор, несмотря на внушительное численное преимущество. Вольпин говорил: – Я им тогда пытался объяснить. Наши возможности заведомо не равны. Я ради того, чтобы сохранить свой чемодан, урку не убью, не смогу убить. А он ради моего чемодана меня убьет, он с тем и идет. А потому исход всегда предрешен, всегда в его пользу»[597].

Заключенные подходят к воротам концлагеря Терезиенштадт. 1942 г.

Нацистский режим в этой же координате своей логикой и последствиями действий на несколько лет обогнал привычные формы логики и схематизм поведения. «Только представим, – говорилось в секретном докладе об убийстве 5000 евреев в июне 1943 года, – что об этих событиях станет известно другой стороне и она будет их использовать. Вероятнее всего, такая пропаганда не будет иметь воздействия только потому, что люди, читающие и слышащие об этом, просто не будут готовы этому поверить»[598]. О том, что нацисты в концентрационных лагерях говорили узникам, что, даже если последние выживут, их рассказам все равно не поверят, свидетельствуют многие уцелевшие заключенные. Расчет оказался верным: действия нацистов заставляли «противника» не верить, задавать вопросы и терзаться сомнениями, на которые уходило время и силы. Тем самым выигрывалось время для победы.

Недоумение, неверие, растерянность, необходимость осознать происходящее отмечены в воспоминаниях очевидцев. Киевлянка Ирина Хорошунова, услышав, что киевских евреев гонят в Бабий Яр, записала в дневнике: «Не знаю, что там. Одно знаю – происходит что-то ужасное, страшное, что-то невообразимое, чего нельзя ни понять, ни осознать, ни объяснить»[599]. Актриса Киевского театра драмы Д. Проничева, которая выжила во время расстрелов в Бабьем Яру, вспоминала, что, когда шла с тысячами евреев к месту казни, не верила в то, что гибель возможна, и задавалась вопросами: «Особенно странными были эти близкие пулеметные очереди. Она все еще не могла и мысли допустить, что это расстрел. Во-первых, такие огромные массы людей! Такого не бывает! И потом – зачем?!»[600] Л. Лангфус приводит эпизод, которому был свидетелем, как некий молодой человек буквально на пороге газовой камеры воззвал: «Братья-евреи! Не верьте, что вас ведут на смерть. Невозможно помыслить такое, чтобы тысячи невинных людей вели вдруг на ужасную смерть. Это исключено, на свете не может быть такого жестокого, дрожь наводящего злодейства. Те, кто сказал вам это, определенно