города с Воробьевых гор, а затем привезли в германское посольство. Там состоялся товарищеский ужин, в котором принимал участие и Генрих Гофман. Застолье затянулось до полуночи, когда Гофмана немедленно вызвали в Кремль. Ему поручили снимать заключительные переговоры Риббентропа со Сталиным и Молотовым, а также подписание знаменитого Пакта о ненападении между Германией и СССР. Я очень переживал за Генриха, ведь он уже порядочно набрался и держался на ногах весьма неуверенно. Но я ошибался, он сделал серию прекрасных, вошедших в историю снимков, и очень этим гордился. Конечно, я не мог участвовать в переговорах, не был свидетелем подписания Пакта. Но все, что поведал мне Гофман, я сейчас расскажу.

Гофман, как бы это мягче сказать, слыл большим ценителем разнообразных спиртных напитков, отдавая предпочтение крепким. Так вот, когда мы вылетели в Москву и приземлились в Кенигсберге для дозаправки и погрузки продуктов питания, Гофман разузнал, что в отеле, где мы остановились переночевать, только открыли новый бар «Немецкий дом». Такую возможность Генрих упустить не мог и, прихватив с собой добрую половину делегации, всю ночь напролет веселился в баре с дипломатами и военными. Прямо из бара вся эта компания приехала в аэропорт и шумно погрузилась в самолет. Риббентроп был в бешенстве. В салоне моего самолета он наорал на своих подчиненных и пригрозил им увольнениями после завершения московской миссии. Гофман терпеть не мог Риббентропа (рейхсминистр платил Гофману тем же), который категорически отказался включить лучшего фотографа Германии в состав делегации, заявив, что он взял своего фотографа, господина Лаукса. Только вмешательство фюрера, давшего Гофману поручение передать Сталину его личные симпатии, обломало рога рейхсминистру. Так вот, Гофман, совершенно не державшийся на ногах и уютно устроившийся в кресле, проскрипел пропитым голосом:

— Господин рейхсминистр, хватит орать, вы мешаете мне и этим достойным господам, всю ночь пившим за здоровье фюрера, отдыхать.

Риббентроп сконфузился и, пораженный наглостью Гофмана, нервно уселся в кресло и не проронил ни слова во время полета. Гофман, удовлетворенный афронтом рейхсминистра, крепко уснул и проспал весь полет.

В Москве во время торжественного ужина в германском посольстве Гофман спросил военного атташе генерала Кестринга:

— Генерал, что, по вашему мнению, Сталин на самом деле думает о фюрере и нацистской Германии?

Кестринг без всяких сомнений ответил:

— Сталин, пожалуй, один из немногих в России, кто искренне дружелюбен к фюреру и Германии и всегда готов помочь графу фон Шуленбургу и мне. Он неоднократно заявлял нам, и я не сомневаюсь в его искренности, что глубоко уважает фюрера, его политику и немецкий народ. Сталин убежден, коммунистическая система СССР и национал-социализм могут, к взаимной выгоде, вполне уживаться в мире, сдерживая агрессивную политику правящих кругов Франции и Англии.

В Кремль для фотографирования подписания исторического советско-германского пакта пустили Гофмана и Лаукса, фотографа Риббентропа. Молотов, лично знавший Гофмана, представил его Сталину, который сердечно пожал руку фотографа фюрера. Гофману, Лауксу и советскому фотографу разрешили сделать ряд групповых снимков, а затем в кабинет внесли множество бутылок отличного крымского шампанского, холодные закуски и фрукты. Начались тосты. Гофман, улучив момент, подошел с бокалом к Сталину.

— Ваше превосходительство! Для меня большая честь передать вам сердечные пожелания моего фюрера Адольфа Гитлера! Он всей душой надеется лично познакомиться с вами, великим вождем русского народа!

Сталин поднял бокал за фюрера. Гофман сообщил Сталину, что побывал на могиле его жены и был поражен красотой надгробия. Сталин был растроган, велел наполнить бокалы и произнес тост в честь Гофмана.

Тосты следовали плотной чередой. Как показалось Гофману, Молотов уже был пьян, равно как и большая часть немецкой делегации, но Сталин, делавший вид, что пьет со всеми на равных, крепко стоял на ногах.

Один из чиновников германского МИДа тихо похлопал Гофмана по плечу:

— Через минуту надо уходить. Будьте осторожны, профессор, Сталин любит наблюдать, когда его пьяные гости валятся под стол.

В Берлине после доклада Риббентропа фюрер принял Гофмана и потребовал от него изложить свои впечатления.

— Ну, Генрих, давайте выкладывайте, какое впечатление на вас произвел Сталин?

Гофман честно признался:

— Глубокое и очень приятное. В глазах ум и проницательность. Держится доброжелательно и с достоинством, без позерства. Голос мелодичный, мягкий, речь слегка ироничная, с хитринкой, но с уважением к слушателю.

— Он приказывает, — допытывался фюрер, — или приказы облекает в форму пожеланий?

— Сталин дает поручения в форме пожеланий, но в них чувствуется такая внутренняя сила, что они воспринимаются безусловными приказами.

— Кажется, дорогой профессор, — фюрер улыбнулся, — Сталин вас очаровал.

Зная Гофмана, можно предположить долю вымысла в его рассказе. Но в целом, думаю, он все изложил верно.

В шесть утра следующего дня я уже был на аэродроме и руководил подготовкой самолетов в обратный рейс. Мы получили разрешение советских властей на вылет, и, как только на аэродром прибыл рейхсминистр Риббентроп в сопровождении своих коллег и Молотова, немецкая делегация немедленно погрузилась в машины и мы взлетели. Подлетая к Литве, установили радиосвязь с Берлином. Фюрер велел мне лететь не в Оберзальцберг, а в Берлин, куда после краткой посадки для дозаправки в Кенигсберге мы прибыли через пять часов после вылета из Москвы. Фюрер безотлагательно принял Риббентропа, а меня срочно вызвал к себе рейхсфюрер СС Гиммлер.

В приемной рейхсфюрера я застал выходивших из кабинета шефа начальника РСХА Гейдриха, начальников IV (гестапо) и VI (внешняя политическая разведка) управлений РСХА Генриха Мюллера и Вальтера Шелленберга. Все пожали мне руку, Гейдрих с интересом спросил:

— Как все прошло, Ганс?

Что я мог ему ответить, не знавший деталей? Я и ответил в рамках своей компетенции:

— Полет прошел отлично, обергруппенфюрер, машины не подкачали.

— Понятно, — нахмурился Гейдрих, — идите, шеф ждет вас.

Рейхсфюрер оживился, увидев меня, усадил в мягкое кожаное кресло, предложил кофе и коньяк. От коньяка я отказался, сославшись на множество дел и зная, что Гиммлер практически не пьет. Он приказал адъютанту принести кофе и уселся напротив меня.

— Я в курсе всех основных событий, Ганс. Меня интересуют детали. Ты знаешь, как уважаю тебя и доверяю. Мне важен твой взгляд.

— Но ведь я, рейхсфюрер, не присутствовал при основных событиях.

— Знаю. И тем не менее задам тебе ряд вопросов. Скажи, Риббентроп отлучался куда-либо из посольства помимо Кремля?

— Насколько мне известно, нет. Он все время находился с послом фон Шуленбургом. А из Кремля кто же его выпустит?

— Хорошо, а как он себя вел на обратном пути, с кем беседовал в салоне, рассказывал что-либо тебе?

— Нет, рейхсфюрер, все время молчал, ни со мной, ни с кем другим не общался. Сидел в кресле