полковником Мартиросовым, в его камере шел обыск. Обыскивали только его вещи. Вскоре перед майором госбезопасности Зотовым лежал протокол обыска:

«Протокол обыска

Бутырская тюрьма

Москва 01.10.1945.

Заключенный Баур Ганс, 1897 г.р.

При обыске обнаружено и изъято:

миска фарфоровая,

тарелка железная,

2 фарфоровые кружки,

безопасная бритва и 3 лезвия к ней,

помазок,

бумажник,

железный крест образца 1914 г.

золотой значок СС за № 48113, КВ Х-505, Ш-23,

8 ножей, из них 3 перочинных германского производства, 2 стропорезных, выдаваемых германским десантникам, 2 кухонных, 1 самодельный.

Младший лейтенант госбезопасности Гарцев».

Баура вновь доставили в допросную камеру. Майор Зотов спросил:

— Баур, вы что, переквалифицировались из нацистского пропагандиста в диверсанта?

— Не понимаю вашей иронии, господин майор.

— А что тут понимать? Зачем вам столько ножей? Всю охрану Бутырки решили перерезать?

— Все шутите, господин майор.

— Да уж какие тут шутки. Откуда у вас ножи и зачем они вам?

— Стропорезы нам выдали еще в фюрербункере, когда готовили уход 2 мая. Один перочинный я приобрел в тридцатом году в Берне. Очень его берег, отличная швейцарская сталь. Два других перочинных подарили раненые в госпитале. Вообще-то, господин майор, я мечтал попасть из Бутырки в лагерь и заняться там вырезанием деревянных фигурок, игрушек и самолетов. Это мое хобби, — соврал Баур, помня совет подполковника-контрразведчика заняться полезным делом.

Зотов недоверчиво поглядел на Баура и, разобрав на кучки изъятое при обыске, милостиво решил:

— За нарушение режима вас бы следовало в карцер дней на десять отправить. Но, учитывая указание сверху, — майор тыкнул указательным пальцем в потолок, — сам генерал-лейтенант Кобулов распорядился вас отправить в санаторий, прощаем на первый раз. Возвращаю вам посуду, награды, бритвенные принадлежности и два ножа, швейцарский и стропорезный. С вас хватит. Завтра к восьми утра быть готовым с вещами, за вами придет машина. После санатория поедете со мной в Берлин.

Баур покачнулся от услышанного. В мозгу проносились догадки: «В Берлин! Неужели освободят? Возможно, передадут американцам или англичанам?»

— Не радуйтесь, генерал, — насмешливый тон майора привел Баура в чувство, — поедете участвовать в следственном эксперименте. Надо же установить истину: как, когда и куда сбежал из Берлина ваш любимый Гитлер.

Санаторий был военный и вовсе не таким, каким представлял его Баур.

В подмосковном сосновом лесу, на берегу неширокой, но очень живописной речки, берега которой обрамляли березовые рощи, когда-то, видимо, располагалась богатая усадьба видного русского аристократа. Большой двухэтажный каменный дом, обращенный фасадом с парадным крыльцом и балконом в обширный парк с вековыми дубами, кленами, липами, собранными в ровные аллеи, с тылу подпирал ухоженный сад. Посыпанные мелкой гранитной крошкой дорожки обрамлялись постриженными кустами спиреи, чубушника, шиповника. Кое-где темнели густые заросли сирени. Тщательно выкошенные зеленые лужайки, словно изумрудные россыпи, придавали усадьбе особенно привлекательный вид. Вокруг дома располагалось несколько одноэтажных флигелей, в которых проживали обслуживавший персонал, охрана, находились кабинеты врачей, хирургическое и физиотерапевтическое отделения, массажная, водолечебница, аптечный, вещевой и иные склады, а также кухня.

В санатории проходили реабилитацию раненые советские генералы, а несколько комнат западного крыла отвели военнопленным, где лечились немецкие, венгерские и румынские генералы. Этот сектор охранялся постом НКВД, и на прогулку генералов выводили под конвоем в специально оговоренный участок парка с беседкой, лавочками и столами.

По прибытии Баура обыскали, осмотрел дежурный врач и отправили в ванную комнату, в которой он блаженствовал сорок минут, пока конвойный, потеряв терпение, не вытолкал его одеваться. Баур был крайне удивлен, увидев перед собой стопку чистейшего нижнего белья, носовые платки, хлопчатобумажные носки, на вешалке белую новую сорочку и новый армейский генеральский мундир его размера. Совершенно новый, складского хранения, без погон и золотого шитья на воротнике, но с малиновыми лампасами на отутюженных брюках. А к нему пара новых советских офицерских хромовых сапог, блестевших словно зеркало. Одевшись, Баур с сожалением отставил в сторону левый сапог и, опершись на костыли, в сопровождении конвоира и медицинской сестры поковылял в свою палату.

Его соседом по палате оказался пожилой румынский дивизионный генерал, высокий, красивый, с лицом римского императора, густой шевелюрой седых волос и такими же седыми усами. Генерал в годы войны командовал румынской жандармерией в Одессе и во всей Таврии, руководил операциями против партизан и подпольщиков, в ходе отступления был тяжело ранен и, как и Баур, попал в плен в беспамятном состоянии. Его судили в Одессе, приговорив к двадцати пяти годам лишения свободы. Он понимал, что не доживет до освобождения, был ярым антикоммунистом, юдо— и русофобом. Одним словом, сошлись две родственные души, которым на досуге было о чем поговорить. Именно на досуге, так как все санаторное время строго регламентировалось. После завтрака шли врачебный осмотр, медицинские процедуры, водо— и физиотерапия, массаж. После обеда и двухчасового отдыха все продолжалось. Кроме того, румын, как и Баур, был вынужден подробно описывать свою богом проклятую жизнь до плена.

Врачи взялись за Баура по-настоящему. Ежедневное медикаментозное и физиотерапевтическое лечение, массаж и процедуры в ванной, наполненной минеральной водой из бьющего в санатории источника, перевязки, мази — все вместе чудодейственно влияло на заживление раны. Ну и конечно, усиленное пятиразовое питание. Баур совершенно забыл вкус разнообразных супов, а некоторые в своей жизни ни разу не пробовал. Свежее мясо, рыба, сливочное масло, выпечка, каши, ароматный хлеб, настоящие кофе и чай. Даже сосиски иногда давали, не баварские, конечно, но так ничего, на безрыбье и рак рыба.

К концу своего пребывания в санатории он поправился, мундир с трудом застегивался на чуть выдававшемся брюшке, лицо посвежело. Исчезли постоянные боли в ноге, иногда по ночам ныла культя. Но протез врачи пока запретили, рана должна была окончательно зажить.

Физически Баур чувствовал себя отлично, только душу тяготила неизвестность и отсутствие связи с родными. Румынский генерал тоже больше года не имел весточек из дома и, похоже, свыкся. Баур — нет. После возвращения он решил написать жалобу генерал-лейтенанту Кобулову, первому заместителю начальника ГУПВИ НКВД СССР. Ведь именно он распорядился отправить Баура в санаторий, возможно, поможет. Баур старался писать побольше, и к концу лечения у него образовалась целая кипа исписанных листов. Он верил в какую-то справедливость.

Глава 46

Бог все же существует! Савельев, будучи коммунистом и ученым-физиком, а значит, убежденным атеистом, все больше и больше подозревал существование Всевышнего, а все шесть законов диалектики считал не чем иным, как Божественным инструментарием.

В Нордхаузене доктор Бааде быстро разыскал работников моторостроительного завода, а те вместе