— Он свернул бы мне шею, как цыпленку, — объяснила онаБиллу, не поднимая головы. Впрочем, она пообещала себе, что обязательно сбежиткогда-нибудь; и не просто когда-нибудь, а в следующий раз, как только онсделает ей больно. Но после той ночи Норман очень долго не притрагивался к нейи пальцем. Месяцев пять, наверное. А когда он все-таки возобновилиздевательства, поначалу все было не так страшно, и она успокаивала себя тем,что если ей удалось вытерпеть уколы карандашом, то уж перенести несколькослучайных ударов совсем не сложно. Так она думала до восемьдесят пятого года,когда все вдруг обернулось в худшую сторону. Рози рассказала, как страхпреследовал Нормана на протяжении почти всего года из-за неприятностей с УэндиЯрроу.

— В тот год у тебя произошел выкидыш, да? — спросил Билл.

— Да, — подтвердила она, по-прежнему разговаривая ссобственными руками. — И еще он сломал мне ребро. Или два. Сейчас я уже непомню точно, разве не ужасно, как тебе кажется?

Он не ответил, и Рози торопливо продолжила излагать историюсвоей семейной жизни. Худшими моментами, сказала она (за исключением выкидыша,разумеется), были долгие пугающие молчаливые паузы, когда он просто смотрел нанее и так громко дышал через нос, что становился похожим на готовящегося кброску дикого зверя. После выкидыша ситуация немного улучшилась. Она сообщилаБиллу (обращаясь к рукам), что после этого ее рассудок начал сдавать, чтоиногда, когда она садилась в любимое кресло-качалку, время ускользало от нее, апо вечерам, накрывая стол к ужину, она вдруг вспоминала, что за день восемь илидаже девять раз становилась под душ. Обычно не включая света в ванной.

— Мне нравилось принимать душ в темноте, — призналась Рози,не отрывая взгляда от лежащих на коленях рук. — Мне казалось, что я прячусь вмокром шкафу.

Она закончила рассказ звонком Анны — звонком, который Аннасделала в спешке по одной-единственной причине. Ей стала известна существеннаяподробность, ни разу не всплывшая в газетных отчетах, важная деталь, которуюполицейские решили придержать, чтобы в случае необходимости иметь возможностьотсеять любые фальшивые признания в совершенном преступлении или ложные улики.На теле Питера Слоуика при осмотре были обнаружены несколько десятков следов отукусов, и по крайней мере одна его анатомическая часть отсутствовала. Полицейскиепредполагали, что преступник захватил ее с собой… каким-то образом. Изтерапевтических сеансов Анна знала, что Рози Макклендон была замужем замужчиной, питавшим склонность к укусам. И первым человеком, к кому онаобратилась за помощью, после того как попала в этот город, являлся бывший мужАнны. Возможно, здесь нет никакой связи, быстро добавила Анна. Но… с другойстороны…

— Мужчина, питающий склонность к укусам, — тихо повторилБилл. Он говорил так, будто обращался к самому себе. — Значит, он не настоящийсумасшедший, а всего лишь питает склонность к укусам. Так это называется?

— Не знаю, — ответила Рози. А затем, видимо боясь, что он неповерит ей (и подумает, будто она «сочиняет побасенки», по выражению Нормана),она стащила с плеча фирменную розовую футболку «Тейп Энджин» ипродемонстрировала кольцо старых белых зарубцевавшихся шрамов, похожих на следызубов акулы. Первый подарок, оставшийся от медового месяца. Потом закатиларукав и показала ему другой шрам. Но сама почему-то подумала не об укусе; постранной причине шрам на руке напомнил ей о белых лицах, почти не видных засочной зеленой травой.

— Я долго не могла остановить кровь, — сказала она, — апотом в рану попала инфекция, и она воспалилась. — Рози говорила тономчеловека, сообщающего не стоящие внимания сведения — что-то скучное, например,что утром звонила бабушка или почтальон принес письмо. — Но к врачу я необращалась. Норман притащил домой пузырек таблеток с антибиотиками. Я пила их,и в скором времени поправилась. Он знает самых разных людей, которые оказываютему всевозможные услуги. Он называет их «маленькие папочкины помощники». Еслизадуматься, забавно, правда?

Как и раньше, она обращалась к своим рукам, лежащим наколенях. Отважившись на короткий взгляд — ей хотелось увидеть реакцию науслышанное, — она увидела нечто, потрясшее ее до глубины души.

— Что? — хрипло переспросил он. — Что ты говоришь, Рози?

— Ты плачешь? — произнесла она тихо, и теперь и в ее голосечувствовалась дрожь. На лице Билла появилось удивление.

— Я? Плачу? Нет. Во всяком случае, я не знаю об этом.

Она протянула руку, подушечкой среднего пальца осторожнопровела под его глазом и показала палец. Он внимательно посмотрел на него иприкусил нижнюю губу.

— И почти ничего не съел.

На тарелочке лежала половина запеченной в тесте сосиски, избулочки вытекла горчица. Билл бросил тарелочку с недоеденной сосиской в урнурядом со скамейкой и посмотрел на Рози, рассеянно вытирая влагу на щеках.

Рози ощутила, как ее наполняет мрачная уверенность. Сейчасон спросит, почему она так долго оставалась с Норманом, и, хотя она не сможетподняться со скамейки и уйти (точно так же, как до апреля не могла покинуть домна Уэстморлэнд-стрит), его вопрос станет первым барьером между ними, потому чтоона не в состоянии дать сколько-нибудь вразумительный ответ. Рози не знала,почему продолжала жить с мужем, не знала: и не понимала, отчего в конце концоводной капли крови на пододеяльнике оказалось достаточно, чтобы перевернуть всюее жизнь. Она лишь помнила, что во всем доме лучшим местом была душевая—влажная, темная, полная бегущих потоков воды, и что полчаса, проведенные вкресле Винни-Пуха, иногда пролетали быстрее пяти минут. Вопросы, начинающиесясо слова «почему», не имеют ни малейшего смысла, когда живешь в аду. В адунарушена причинно-следственная связь. Женщинам на терапевтических сеансах нетребовалось объяснять это; никому и в голову не пришло спросить, почему онапродолжала жить с мужем. Они знали. Знали по собственному опыту. Рози дажеподозревала, что кто-то из них знаком с теннисной ракеткой… или даже счем-нибудь похлеще.

Когда же Билл, наконец, задал вопрос, он настолько отличалсяот ожидаемого, что несколько секунд она просто растерянно открывала и закрываларот.

— Велика ли вероятность того, что именно он убил женщину,доставлявшую ему столько неприятностей в восемьдесят пятом году? Уэнди Ярроу?

Ее потряс вопрос, но это не был шок, который ощущаетчеловек, столкнувшийся с чем-то немыслимым; она испытала потрясение, схожее стем, что чувствуешь, когда видишь лицо близкого друга в чужой, враждебнойобстановке. Вопрос, произнесенный им вслух, кружил невысказанный и потому несформированный в ее подсознании многие годы.

— Рози? Я спросил, как ты считаешь, возможно ли, чтобы…

— Думаю, вероятность этого… я бы сказала, очень высока.