Высоких кучевых облаков, которые обычно провоцируют подобную гадость, вокруг вроде бы тоже не видать.

Тряска всё нарастала и нарастала, и Флинн неслышно чертыхнулся, в очередной раз чуть было не прикусив себе кончик языка. «Ладно, всё путём, – подумал он, медленно давая штурвал от себя. – Мы же, в конце концов, не из деревни Неженки, мы опытные пилоты, и мы не будем сейчас нервничать и парировать каждое отклонение от прямой, так? Наш воздушный конёк – машинка надёжная, бойкая, в ней каждый винтик стоит заплаченных за неё девятисот тысяч… конёк устойчив и по скорости, и по перегрузке… вот сейчас мы тихонечко опустимся чуть пониже и как раз и вынырнем отсюда…»

Самолёт вдруг подбросило вверх сразу метров на пятьдесят, как будто кто-то невидимый дал ему хорошего пинка под брюхо, а потом машина снова провалилась вниз – так бывает, когда только что летел над морем, а потом под тобой оказывается раскалённый от солнца песчаный берег, и воздух под крыльями в одночасье теряет свою плотность.

Чувствуя неприятную тянущую ломоту под ложечкой от на миг нахлынувшей невесомости, Флинн сжал пальцы на ручке управления.

– Ничего-ничего, – пробормотал он вслух, пытаясь не обращать внимания на всё усиливающиеся воздушные толчки. – Крылышки у тебя гибкие, вертикальные порывы они должны га-сить, а не предавать на фюзеляж, слышишь меня, лошадка? А мы с тобой и не в такие переплёты попадали, верно я говорю? Мы с тобой, адова сатана, под девяносто градусов к горизонту умеем взлетать, нам никакие болтанки на этом свете не страшны…

И в этот же момент желудок Флинна снова мучительно подпрыгнул к горлу, а самолёт внезапно резко накренился и вдруг перевернулся на спину, обрушиваясь в глубокую воздушную яму.

* * *

…примерно час спустя Кейр ясно понял, что на тело тули-па алкоголь определённо действует слабее, чем на тело смертного.

Пустая бутылка давно уже валялась где-то под столом, и из неё медленно вытекали, впитываясь в серый палас, остатки тёмно-янтарной жидкости – а пол под босыми ногами всё ещё даже и не думал начинать качаться. Парень чувствовал себя скорее так, как будто он перебрал с каким-то не сильно легальным энергетиком: губы его пересохли, на щеках выступили красные пятна, да ещё сердцебиение ускорилось, кажется, до какого-то невозможного предела. И кисло-сладкая горечь растекалась во рту, на языке, на губах…

Прокуренная духота забивалась в ноздри, под кожу, под веки, и дышать хотелось часто и глубоко, как после драки. Дождь на улице всё усиливался; за окном шумело уже так, словно бы где-то там, в небесной канцелярии, разом прорвало все их долбаные водопроводные трубы. С неба, казалось, обрушивались вниз целые водопады, но Кейр всё равно распахнул настежь обе оконные створки, жадно глотая холодный, как ключевая вода, напоенный осенней сыростью воздух.

Ледяной ветер ворвался в окно с невероятной силой, вспугнув сизые клубы вонючего сигаретного дыма, бледными привидениями бродящие по комнате в зеленоватом свете настенного светильника. Сбросил с книжной полки пару пластмассовых автомобильных моделек, сдул из стоящей на подоконнике пепельницы на пол несколько окурков и стал мерно, будто часовой маятник, раскачивать висящую на крючке над столом меловую доску для записей.

Очередная сигарета обожгла Кейру пальцы, и он раздражённо швырнул её прямо в стоящий на подоконнике тяжёлый стеклянный стакан с остатками вискаря.

Горло саднило.

Сколько же он, интересно, успел уже их выкурить? Кажется, целую пачку, не меньше…

«Это уже больше не дружба, Кейр. И ещё, знаешь, ты очень изменился…»

Придавленные камнями дурмана образы всё равно вырывались наружу, словно языки пламени из-под тяжёлой каменной плиты.

К чёрту! Он ничего больше не собирается вспоминать!

Не о чем тут думать.

Кейр повертел неизвестно как оказавшийся в его руках телефон, только сейчас осознав, что последние несколько минут тупо разглядывал ту единственную фотографию, которую когда-то присылала ему светлячок: длинные золотистые волосы, светящиеся в лучах вечернего солнца, ямочки на щеках, разрумянившиеся скулы… а на заднем плане – вроде бы очертания футбольного стадиона.

Кейр так и не успел тогда спросить, сделала ли Верена это фото в тот самый день, когда они познакомились, или всё-таки нет.

Парень дотронулся до иконки «филинг-фри» и рассеянно открыл окно их последнего чата.

«С убеждениями шутки плохи, Кейр. Знаешь, есть такие сюжеты в кино, в литературе. Портрет, который начинает стареть вместо тебя. Всякие там творения художников, обретающие жизнь. В общем, когда то, во что ты веришь, оживает и становится твоим двойником, питается твоими силами, а потом, если не досмотреть, вообще занимает твоё место…» Смайлик, бьющий себя рукой по лицу. «Ты сейчас точно скажешь, чтобы я прекратила гнать пургу, да?»

«Ну почему же пургу. Но это же всё только вопрос перспективы, ага? Почему, собственно, „питается твоими силами“? Может быть, наоборот, их увеличивает?»

«Ну, это уже смотря во что верить, наверное…»

Кейр пробежался пальцем по клавиатуре.

«Как твои дела сегодня, Верена?»

Ответ пришёл почти сразу.

«Ты знаешь, как это ни удивительно – хорошо. Кажется, сегодня я снова начала себя любить. Ну, или хотя бы просто уважать». Смайлик со светящимся нимбом.

Кейр прошёлся по спальне, привычно выматерился, запнувшись о валяющиеся около двери гантели, и остановился напротив висящего рядом со стенным шкафом зеркала. Некоторое время парень бессмысленно разглядывал своё тусклое бледное отражение, через которое, разделяя его надвое, тянулась продольная чёрная трещина. Потом он снова опустил глаза на экран.

«Это звучит очень здорово. Я почти завидую».

«А как ты?»

Кейр на несколько секунд закрыл глаза, прижимаясь лбом к холодному стеклу.

«Я хочу увидеть её снова. Я. Просто. Хочу. Увидеть её… ещё один раз».

«Я сейчас проездом в твоих краях, Верена. Если хочешь, мы могли бы встретиться с тобой сегодня».

«Какого же хрена я делаю, а?» – успел спросить себя Кейр.

И быстро, чтобы не успеть передумать, нажал на кнопку «отправить».

* * *

«Мне нравитс-ся, Тео, – ярко вспыхнули алые как рубины глаза над бронзовым клювом. – Давай ещ-щё разок…»

«А он пока что совсем недурно держитс-ся, как ты думаешь? Смотри…»

Маленький самолётик внизу, окутанный пеленой едва заметной дымки, струящейся с кончиков крыльев гигантского стального орла, закачался, будто сухой листок на ветру, и вдруг косо рухнул вниз, судорожно трясясь и сразу же снова пытаясь выровнять полёт.

«Держится… Но всё равно вкус-сно…»

Исполинская золотисто-бронзовая птица плавно скользнула ниже, подныривая под висящее у самой земли невесомое белесое облако. Глаза её опять хищно полыхнули, и тонкая как розга розовая нить,