Внемлите, мирные народы,

Прочту вам пьесу «Таракан».

Сударыня, я не помешан!

Сударыня, позвольте слово!

Пусть буду я потом повешен,

Но басню вам прочту Крылова.

Ну, не Крылова, а мою —

И свет на некоторые обстоятельства пролью.

Тут все зашумели так, что трудно стало читать далее. По поводу обстоятельств, на которые непременно надо пролить свет. А еще вожди! Настоящие вели бы себя солидней. Я попросил тишины. Когда тишина снова установилась, стал читать дальше.

Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан

Полный мухоедства.

К стихам, я вижу, вы не глухи,

Позвольте образ пояснить,

Чтоб, так сказать, не рвалась нить.

То есть, когда в июле мухи

Согласно собственной природе

Налезут в чайный ваш стакан,

Там мухоедство происходит,

Уразумеет и болван.

Хоть Таракан и невелик,

Но занял чье-то место.

И тут поднялся шум и крик,

В стакане стало тесно.

– Старик Никифор, слышишь, встань!

– Что будишь, Зевс, в такую рань?

Но встав, хотя и рано,

Никифор выплеснул в лохань

Всю драму из стакана —

И мух, и Таракана.

Хоть получилось, господа,

Не очень складно в общем,

опять – бутылка и нужда,

Но Таракан не ропщет!

Да, да, не ропщет, господа!

Молотов прослезился. Сталин сказал, что эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете, и пообещал мне сталинскую премию. Берия спросил, на кого я намекаю своим Тараканом? Я мужественно выдержал его жесткий взгляд. Хрущев меня выручил. Он сказал, что, поскольку в поэзии он понимает с детства, ему ясно, что в поэме говорится о соперничающей группе на «Мосфильме» в составе Брежнева Леонида Ильича, Рейгана, Маргерет Тэтчер, Джона Кеннеди и Геринга, по совместительству Тельмана. Это типичное мухоедство. А Таракан у них – Леонид Ильич со своими тараканьими бровями.

Ура! Мне заказали новый гимн. Идея побеждающего добра, и не столько добра, сколько побеждающего, и не столько побеждающего, сколько торжествующего, и не столько торжествующего, сколько – молчи, гидра, и не сметь, дракон! Миллионы будут петь этот гимн. Никогда еще не бывало такого. Вдохновенно берусь за работу. Снова заболело. Вчера опять был у врача. Говорит, срочно надо оперировать. Буду ложиться.

20 ноября. Был на низовом совещании командиров боевых пятерок. Как и предполагал, встретил там Вэвэ. Да он, кажется, там – пружина. Ведь это он мне доказал давеча, что добро должно быть с кулаками. Все такие молодые, энергичные. Может, и я общему делу послужу. Говорят, идеологии не хватает. Старая уже не действует, никто внимания не обращает. Кто-то предложил: ХРИСТОС И ПАРТИЯ ЕДИНЫ. Забраковали. Рано еще, не время. А когда же время настанет? Я вас спрашиваю, когда?

ГЛАВА 15

Вэвэ, распустив губы, бренькал, изображая телефон. Но темная головка Лизы не поворачивалась к нему с подушки. Видимо, сегодня не в настроении. Наконец резко повернулась, между сжатыми зубами – конверт.

– Возьмите почту, – официально сказала сквозь зубы.

Он взял из живого почтового ящика письмо со штемпелем, поцеловал ее в теплые губы. Надорвал конверт. На пустом листке было бледно напечатано одно слово: ЗАМЫКАНИЕ.

Вэвэ мгновенно соскочил с постели. Как будто в мозгу у него зажглась красная лампочка. Поспешно стал – что? – одеваться.

– Ты куда? – осведомился почтовый ящик.

– Голубушка, Лиза, – причитал Вэвэ, одновременно чистя зубы, натягивая носки и принимая душ. – Как же ты! Мне же на десять назначено.

– Тик-так, тик-так, – мерно ходил на подушке будильник, покачивая бровями-стрелками. Вдруг как набросится сзади, обовьет смуглыми руками:

– Пружина лопнула!

– Лиза! – мягко высвободился Вэвэ. – Из Конторы вчера звонили?

– Звонили.

– Что сказали?

– Одно слово.

– Замыкание?

– Что там у них с проводкой? – размышляла Лиза. – Позвони туда. Нет, не надо звонить. Поезжай. Только ни в коем случае не надевай старый костюм и галстук в цветочек. «Диор» повяжи. Сейчас, я сама.

На несколько минут старая московская квартира превратилась в парижский модный магазин и парикмахерскую. Мадам причесывала стареющего, но еще видного шансонье. Последний пшик туалетной водой «Соваж». И мусье вышел увы не на Шан-Жализе.

Еще не совсем разошлась темнота, но столица давно жила и надо было ехать на площадь Дзержинского в большой бежевый дом. Там были и другие дома, но этот главный. И когда говорили: «на Лубянке выбросился из окна», подразумевали его. Это примечательное здание обладало одной особенностью – оно меняло свою архитектуру в зависимости от настроения входящего в него. То, казалось, оно из броневых плит, то – из помпезных гирлянд, орденов и рельефов. А сейчас поспешающему Вэвэ оно почудилось башней, построенной из гигантских детских кубиков. Под холодным осенним ветром сооружение покачивалось, некоторые кубики грозили – выпасть наружу.

За входной гербовой дверью, небрежно махнув перед часовым волшебной книжечкой, Вэвэ прошествовал в глубь вестибюля. Офицер у барьера не поглядел ни на пропуск его, ни на приглашение. Опытный глаз секретного сотрудника сразу заметил в большом доме какой-то несвойственный этому учреждению разлад и неуверенность.

По всему вестибюлю на мраморе валялись кольца серпантина, брошенные пестрые пакетики и ползали увядшие воздушные шары. По всей видимости, ночью здесь происходил праздник.

Створки лифта разъехались. И Вэвэ чуть не сбила с ног орава подростков, которые побежали к выходу, вопя и хлопая друг друга надутыми пакетами по ушам и голове.

Сотрудница, которая поднималась с ним вместе, удрученно поздоровалась, прижимая к груди стопку папок и «дел».

На полированной стенке кабины было написано свежими корявыми буквами «Динамо – чемпион».

На третьем этаже – на площадке девочки-школьницы прыгали через веревочку.

На четвертом подростки постарше целовались взасос.

На пятом этаже был его отдел. Переступая через разбросанные кипы секретных бумаг, бланков и писем, Вэвэ пробирался по коридору к кабинету своего прямого начальника. В приоткрытые двери комнат он видел внимательные затылки школьников, которые сидели перед мониторами мощных компьютеров и извлекали из них все, что можно было извлечь.

Вошел. Слава Богу, полковник был на своем месте. Крупный мужчина, длинное лицо с залысинами повернулось к нему. Полковник облегченно выдохнул:

– Уф-ф!

– Наконец-то я вижу нормального человека.

– В чем дело, Мурат Дардыбаевич? Что случилось? Пожар? Революция? – обратился к нему Вэвэ.

– Хуже. Началась компьютерная эра, – он промолчал. Глаза – маслины в трауре усталости.

– А почему дети?

– Потому и