и милосердие каждым своим поступком. А в организацию вступать не обязательно. Не в билетике дело. Хотя сам я, признаюсь, любопытствую, если хотят добра, то ведь само оно не придет, надо к нему стремиться. Всем надо идти к добру и покаянию. Вот и решил я в клуб, вам известный, наведаться, тем более что приглашение прислали на послезавтра. Поэмой моей интересуются.

Обнимаю – твой Олег Песков.

4 ноября 198… (открытка с видом огней Москвы)

Милый Сергей!

Опускаю открытку в почтовый ящик на вокзале. Только что с медосмотра. Наш профессор, твой тезка Сергей Сергеевич очень сердится, ругательски ругает меня, что запустил, что – неандерталец. Пишу, как неандерталец, потяну еще, не хочу ложиться на операцию и другим не советую.

Кстати, если тебе не хочется ходить в группу, не ходи, какие билетики бы ни выдавали. Душа сама знает, что ей надо. Только слушать душу не ленись. А у меня – одна моя поэма на уме.

Твой О. Е. Песков

ГЛАВА 10

На следующей неделе, как уговорились, мы встретились с Беллочкой в метро и поехали в Клуб имени Зуева, что на Лесной. Это было особенное футуристическое здание: над входом выпирали два глухих куба – там помещались задние ряды зрительного зала (я был там в кино). Странное здание. В Моссовете, слышал, точили зубы на него: снести. Но архитекторы, в том числе отсидевшие свое конструктивисты, их ученики не позволяли это сделать. Внутри, правда, было привычно: неопределенно-зеленая краска, которой было выкрашено все от сцены до женской уборной (мужская была на ремонте), и массивные двери и лепнина – все возвращало нас в наше время.

Высокая студия почти на чердаке. Косая наклонная стена, в которой высоко проделано длинное мансардное окно. На потолке сверкают две белые трубки – лампы дневного света. Слева от окна – кафедра с советским колосящимся гербом, унесенная, видимо, снизу из зала. Перед трибуной в беспорядке расставлены студийные складные доски и стулья. Для полного сходства с художественной студией не хватало только античных гипсов. Да вот и они – на полу в углу: ступня и бородатая голова.

Когда мы вошли, здесь уже сидели двое и рисовали на листах ватмана, увлеченно и размашисто, причем, странное дело, на белом поле не оставалось и следа рисунка. Я обратил внимание, что водили они карандашами, в воздухе, не касаясь бумаги.

– Упражнение, – объяснил Вэвэ, подойдя сбоку. – Таким рисовальщиком, как Врубель, сразу все равно стать невозможно, но упражнения перед гипнозом очень актуальны.

– А почему не углем по бумаге?

– Чтобы не разочаровываться. Увидит, что набросок плохо вышел, не поверит, что хорошо нарисует. Не поверит – внушение не подействует. Вера движет горами, – с улыбкой пояснил он.

– Ну, для меня вы не Бог, – усмехнулся я.

– В себя надо верить, Ефим…

– Можно без отчества.

– Прежде всего в себя.

– Ефим у нас неверующий, но добрый. Потому что пьющий, – сказала Белла, снимая пальто.

Тот покосился.

– Сюда на стул положите. И вы можете сюда же.

Я посмотрел на профессора сбоку (такой современный, темноволосый, плотный, в синей водолазке) и решил его не разочаровывать во мне.

– Не один вы на свете. Встретил я недавно молодого человека из похожей группы.

– Да? – посмотрел внимательной птицей.

– Рассказал про свое ментальное путешествие, если не соврал. Похоже, девушка их в транс вводит. Или что-то выпить дает в кофе. Я не понял.

– Интересно, интересно, – птица наклонила головку и собиралась клюнуть червя.

– Обещал познакомить с ней.

– Не звонит.

– А вы сами позвоните. Или мне телефончик дайте, – раз! – склюнула червяка.

Решил поиграть, почему, не знаю, и сказал:

– С собой нет, да я завтра же позвоню, если вы…

Незаинтересованный вид. – Просто любопытно.

«Ах, думаю, ты тоже играть любишь. Учтем, учтем».

Мы сели несколько позади на стулья рядом. Разложили приготовленные альбомы: все-таки интересно, получится ли из кого-нибудь хотя бы Соколов-Скаля (был такой)? Впереди меня сидел стриженый с оттопыренными красными ушами. Он водил карандашом в воздухе нервно и быстро, будто рисуя какой-то капризный облик. И не оборачивался, хотя мы говорили довольно громко. Неужели нам придется совершать наше ментальное путешествие вместе с этими красными ушами?

– Сначала я вас всех заряжу творческой энергией.

– Как это будет?

– Вы почувствуете.

– А дальше?

– Дальше вы станете великими, не усмехайтесь, кем захотите, тем и будете.

– Рембрандтом, – почти утвердительно произнесла Беллочка.

– Не имеет значения. Боевая пятерка.

Подняла брови.

– Имя, говорю, не имеет значения.

– Может быть, будет возможность познакомиться с другими великими.

– Такими же, как мы, – догадался я. – А план-максимум?

– Есть и план-максимум. Когда нас будет много, достаточно много, ведь группы действия возникают повсюду, мы вот что сделаем. Тайны здесь нет.

– А все-таки? – сказала Беллочка.

– Добро не прячется по темным углам. Мы встретимся с нашими исконными противниками. Мы сразимся в Армагеддоне.

– Вы это серьезно говорите? – спросила Беллочка.

– Вполне.

– Армагеддон – это в Библии, место за Иерусалимом, на котором происходят сражения духов. Говорят, до сих пор ночами там слышен лязг мечей и звон доспехов, крики ярости и стоны умирающих, – тревожно блестя глазами, сказала она.

– Нас же всех раскромсают на кусочки, – заметил я полусерьезно.

– Это духовные битвы. Самое большое, что нам грозит, потерять свое «Я», – вполне серьезно ответил Вэвэ. – Но и это нам не грозит, мы явимся, как духи умиротворения.

– Покончить с общим раздором? Глобально, – сказал Ефим.

– Ну, сначала надо научиться выходить в астрал и там лиловеть.

– Что делать? – Белла смотрела большими глазами.

– Делаться лиловыми.

– Как моя кофта?

– Как ваша кофта.

– Вместе с ними, как бы это выразиться, несколько отсталыми? – улыбаясь, она кивнула туда – на рисующих в воздухе.

– Они будут там впереди. И дай Бог, если вам удастся хотя бы посинеть, порозоветь.

– Достижение? – осведомился я.

– Достижение. Видели, как у Врубеля, падший демон – сине-розовый, лиловый? Давайте, я вас познакомлю с остальными членами команды.

ОН, большой, пятиконечный, подвел к нам Красавицу – Черные Брови и Человека – Смеющиеся Глаза, нет, не такого большого.

– Вы все – одна команда.

– Здравствуйте, – говорю. – Я Аркаша, а это манная каша.

И на Юрашу показываю. А тот рад, голос подает:

– Юраша, – говорит. – Юраша с вами поедет.

– Да куда ты собрался? – спрашиваю. – Юрашка-дурашка, едет, а не знает куда.

Тот в слезы.

– Не плачь, – говорю, – Репиным будешь.

Заулыбался.

– Хочу Репою быть! Пусть меня из земли за чуб тянут!

ОН говорит:

– Видите, Ефим и Белла, я ведь не случайно вас пригласил, я ведь вас