ночи песке – и понемногу растворилось, исчезло, совсем. Чтобы возникнуть в московской больнице, где после четырех, если вы помните, ему делали операцию.

– Что за вечная путаница у нас. Его ищут, а оказывается, тело уже в морг доставили! – удивился дежурный прозектор, обходя свежие трупы на каталках, еще ждущие вскрытия.

Наташа и Ефим тоже долго не могли прийти в себя в своей разгромленной квартире. Наконец она согрелась чаем, но все равно зуб на зуб не попадал. Как их оттуда вынесло? Нашего повествования это касается только краем. А для Гоги и вовсе не проблема.

– Знаешь, Ефим, – сказала Наташа, все еще дрожа. – А ведь это съемки нового суперфильма были… Армагеддон… С новейшими спецэффектами… Может быть, Олег Евграфович совсем не умер… или умер не совсем…

– Не знаю, что это было, – покачал головой Ефим. – Но уезжать отсюда надо – и поскорей.

Вскоре после этой ночи начались поворотные события, которые привели к падению берлинской стены. Сам я супербоевик «Армагеддон» не смотрел и не знаю, кто победил. Но судя по теперешнему состоянию нашего общества, победили тогда обе стороны – и Добро и Милосердие. Да так и не примирились до сих пор со своей победой.

ГЛАВА 19

Рассказ Карена Арутюняна – двойника Иосифа Сталина

Я родился в Ростове-на-Дону – в знаменитом южном городе. В молодости ничто не предвещало моей будущей карьеры. Окончил в Ростове Институт рыбного хозяйства и стал работать в рыбонадзоре. Рыбы, конечно, стало не так много на водных просторах Дона – и в плавнях и в устье. Но икра и стерлядка были всегда. На двух столах: на столе первого секретаря и на моем. Так шли годы. Меня знали не только по всему Дону, но и на Волге, куда я ездил отдыхать к приятелю. Уважение, конечно. Я просторные усы любил носить, чтобы в вино обмакнуть. Хотя посмеивались, смотри, мол, какие налимы на Дону водятся.

Но вот однажды приехали какие-то новички-браконьеры. Я ночью – за ними на моторке с сиреной, прожектором освещаю, из двустволки стреляю. Попугать. В общем, представление на полный ход. Подъехал борт к борту. Московский кинорежиссер оказался. Так он при взгляде на меня чуть в воду не упал.

– Не может быть! Иосиф Виссарионович!

– Нет, говорю, Карен Арутюнович.

– Смотри, как похож.

– Да, говорю, похож. На человека похож, который твой незаконный улов конфискует.

А тот смеется:

– Счастье тебе с твоими усами, Карен, привалило. В Москву поедешь.

С тех пор на «Мосфильме» работаю. Сколько я ролей переиграл. Меня вся страна знает. Не по фамилии, правда, а как Сталина. По совместительству играю. Знаменитый актер речи говорит, а если ходить надо, то меня пускают. Я хожу взад-вперед, взад-вперед и думаю. Как он думал. Жена Дездемона и друзья по десять раз смотрели на экране, как я хожу. Очень убедительно, говорят, не отличишь, кто ходит.

С Лубянки смотреть на меня приезжали. Генерал беседовал со мной. – Выбирай, говорит. Или мы тебя сейчас уголовникам кинем, не посмотрят, что ты Сталин, петухом тебя сегодня же ночью сделают. Или на всю жизнь – величайший почет. О жене и родных не беспокойся: спрячем где-нибудь в Колумбии в Боготе и на всю жизнь обеспечим. Как не согласиться! Что, я добра своим родным не желаю? Главное, живым остаться, как вы считаете?

Окружили меня моими соратниками. Охрана серьезная. Живем в казарме, в полку при «Мосфильме». В разные места выезжаем, народу меня показывают. А мне что – я привык. Только чего-то я не понимаю. Карен совсем не так глуп, чтобы думать, что его вождем сделают. Главное, думаю, живым остаться.

И вот вечером привозят недалеко куда-то. Поднимаюсь с заднего хода по ступеням, оказывается, на мавзолей, за мной Молотов и все остальные. Как взглянул – кругом черное поле на рыжем закате и вдали стены и башни какого-то города поблескивают.

Каганович говорит (умнейший мужик – филолог):

– Это обязательно Иерусалим. Я видел на картинке.

Народу на этом поле видимо-невидимо. Вертолеты вверху летают и светят на нас. Нет, видимо, все-таки новый фильм снимают. Из старой жизни. Мне велели речь сказать. И еще иностранец с другой трибуны орал. Я, помню, про добро, он – про милосердие.

И тут такое милосердие началось. Все эти древние греки, евреи и римляне как полезут друг на друга! С мечами, дубинами, пиками, нет, танков не было, но колесницы с косами на больших колесах, как на уборке урожая, руки и головы кругом отсекали. И откуда такого злобного дикого народа набрали? В Москве таких давно не видно. Верно, с Кавказа или с Бама привезли.

На мавзолей стали карабкаться. Маршала Буденного зарезали. Маленкова с мавзолея в толпу скинули. Смотрю, мои соратники озираются, по углам прячутся, в каждой щелке спасение ищут:

– Иосиф Виссарионович! Иосиф Виссарионович!

– Какой я, говорю, вам Иосиф Виссарионович! Я – Карен, честный сын Арутюна! – кричу, а сам думаю. Главное, думаю, в живых остаться.

Знал я там один тайный ход. Через канализацию – на берег Москвы-реки. Первым успел – еле выбрались. Огни в воде отражаются. Бассейн на другом берегу работает. Люди по секторам плавают. Красная буква М светится. А там – в тридцати минутах война идет. Люди друг друга убивают. Реки крови текут.

Пришел домой поздно. Наутро собрала меня жена Дездемона, в Ростов уехал. И никто меня там не искал. А потом и вовсе времена изменились. Денежная реформа. Вернулся в Москву, все тихо. На Красной площади теперь работаю. Привык. Старенький китель с погонами генералиссимуса надеваю, туристам позирую. За доллары.

А был ли фильм такой «Армагеддон» – и не знаю. Я на «Мосфильм» не ногой.

ГЛАВА 20 И ПОСЛЕДНЯЯ

Через день хоронили Олега Евграфовича. Падал редкий неторопливый снег, впереди была еще вся зима, и снег не спешил покрыть белым целительным слоем все неровности и рытвины закаменевшей за ночь земли. Некоторые растения, прижавшись лопастями листьев поплотней к почве, готовились перезимовать под снегом. С крышами и брезентом уличных торговцев снег справился быстро, а на асфальт надо было еще падать и падать. Быстро проносились машины, из-под колес разлетались брызги воды.

Похоронный грязновато-белый автобус подали задом к дверям больничного морга. Но еще было время попрощаться.

У морга стояла кучка провожающих, почему-то более некрасивые и бледные лица, чем обычно.

Когда Ефим с Наташей подошли к широким дверям без вывески или таблички, все и так знали, он заметил в стороне прижавшегося к стенке Сергея. Тот поднял