разу не усомнился в правильности своих решений, но теперь… Слишком много всего произошло, слишком многое изменилось, и я растерялся.

– Быть может, мне есть смысл не ждать, а просто сделать эту чертову операцию. А там будь что будет, – сказал я негромко.

Мамины глаза наполнились слезами.

– Ты серьезно так думаешь?

Я кивнул.

– В последнее время я много об этом думал, и мне стало казаться, что это единственный выход. Быть может, со мной не произойдет ничего страшного и без операции, но неизвестность будет висеть надо мной как дамоклов меч даже после того, как я перестану играть. А кроме того… моя аневризма стала больше.

Мама негромко ахнула.

– Боже мой, Макс! Откуда ты знаешь?

– Примерно месяц назад, когда я ездил в Калифорнию, я прошел еще одно обследование. Его проводил тот же врач, который оперировал Остина и обследовал всех нас.

– И ты был у него в первый раз тех пор, как тебе поставили диагноз?

Я снова кивнул.

– Почему ты решил обратиться к врачу? У тебя появились какие-то симптомы?

– Нет. – Я покачал головой. – Просто я подумал… Не знаю, о чем я подумал. Возможно, я надеялся, что моя аневризма куда-нибудь исчезла, рассосалась… Но мне нужно было знать наверняка.

Мама грустно улыбнулась.

– Тебе нужно было знать из-за Джорджии.

– Может быть. Наверное. Скорее всего. – Я замолчал, запутавшись в собственных мыслях. – Я чувствую себя трусом, ма… Ведь это я заставил Остина лечь под нож, а у самого коленки дрожат, когда думаю про операцию.

Она покачала головой.

– О чем ты говоришь? Как это ты мог заставить Остина согласиться на операцию?

– Очень просто. Когда ему поставили диагноз, он спросил, как бы я поступил на его месте. – Я сглотнул соленый привкус во рту. – Я ответил, что я, конечно, согласился бы на хирургическое вмешательство. И… я практически убедил его в том, что он останется в живых.

Мам внимательно рассматривала мое лицо.

– И ты носил это в себе столько лет? Бедный ты мой, бедный! Почему ты ничего не сказал мне?

– А что я мог сказать? Что Остин умер из-за меня?

– У твоего брата была своя голова на плечах. И очень неплохая, могу добавить. Когда он соглашался на операцию, ему уже исполнился двадцать один год, и он принял это решение совершенно самостоятельно. Я знаю это, потому что решение далось ему нелегко, мы с ним много об этом говорили. У врача Остин спрашивал то же, что и у тебя, и он ответил, что в его ситуации тянуть с операцией не стоит.

– Но Остин мне доверял!

– Милый ты мой, в смерти Остина ты не виноват. Ты ведь это понимаешь, правда?

Я не ответил, и мама взяла меня за руку.

– Остин уже почти не мог ходить, он задыхался, даже когда ему нужно было просто пройти из спальни в туалет. И он решился на эту операцию, потому что знал: без нее он не сможет жить полноценной жизнью. Я знаю, что вы были очень близки, но можешь мне поверить: твой брат сделал это вовсе не из-за того, что ты ему что-то сказал. И наконец, ни ты, и никто другой не мог знать, что у Остина может быть нетипичная реакция на наркоз.

Я покачал головой.

– Быть может, у меня и нет таких симптомов, как у него, но мне все равно кажется, что я больше не смогу жить полноценной жизнью, потому что я потерял Джорджию.

– Что именно сказал тебе врач, когда ты был у него в последний раз?

– Практически то же самое, что он говорил десять лет назад. Что любая операция – это риск, но сейчас этот риск не особенно велик, поскольку подобные операции делаются уже давно, методика отработана, а вероятность того, что я отреагирую на наркоз так же, как Остин, минимальна, поскольку я перенес уже несколько операций и со мной ничего не случилось. В моем случае главная проблема заключается в том, что моя аневризма находится в мозгу – в той его части, которая контролирует моторные навыки. Поэтому любое кровотечение может повлиять на мои силовые качества и координацию движений.

– Насколько я помню, врачи говорили, что это только временно…

Я кивнул.

– Да, мне тоже обещали, что я смогу восстановиться с помощью терапии и специальных процедур, но… давай смотреть правде в глаза. Мне уже двадцать девять, поэтому, даже если мне удастся восстановиться, играть в хоккей на прежнем уровне я уже не смогу. В конце концов, разница в силе, скорости и технике между мной и любым парнем, который станет претендовать на мое место в команде, не так уж велика.

– А что тебе сказали насчет опасности разрыва?

– Риск немного возрос, потому что увеличилась сама аневризма, но ситуация по-прежнему не критическая.

– Она не критическая только для обычных людей, которые не тренируются каждый день и которых не бьют клюшкой по голове на еженедельных играх.

Я не ответил. Мама была права. Я давно знал, что из-за хоккея вероятность разрыва аневризмы у меня гораздо выше, чем у большинства людей, страдающих тем же недугом, но ведь хоккей был для меня даже не работой. Это была моя жизнь, поэтому я никогда не сомневался в своем решении продолжать играть. Ради этого я готов был рисковать чем угодно. Лишь в последние несколько месяцев хоккей перестал казаться мне самой важной вещью на свете. Ну, почти перестал…

– Даже не знаю, что мне делать, – задумчиво сказал я после затянувшегося молчания. – Я не могу строить отношения с Джорджией и одновременно – продолжать каждый день подвергать себя опасности. Я не могу так с ней поступить, с моей стороны это было бы как минимум непорядочно. Но если я сделаю эту операцию, скорее всего, я больше никогда не смогу профессионально играть в хоккей.

Мама нахмурилась.

– Это серьезный выбор, сын. Джорджия и хоккей… Ты должен решить, что тебе дороже.

* * *

В течение нескольких следующих дней я буквально не находил себе места. Свою машину я отправил из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, но она еще не прибыла, поэтому я арендовал джип и, посадив в него собак, часами катался туда-сюда вдоль океанского побережья. Чего я искал? Не знаю. Возможно, я надеялся, что решение придет ко мне само, или ждал чего-то вроде знамения, которое помогло бы мне понять, что делать.

Каждый раз, садясь за руль, я просто ехал вперед, без всякой конкретной цели, останавливаясь, только когда что-нибудь привлекало мое внимание. Я уже побывал в Малибу, в национальном парке «Секвойя», на историческом пирсе Санта-Моники и не сомневался: если бы я и Джорджия жили в Калифорнии вместе, именно здесь мы бы провели следующий отпуск.

В то утро я направился на юг. Я не знал, в каком из прибрежных городков я в конце концов остановлюсь, но, увидев у обочины указатель «Собачий пляж Рози», я подумал, что мне не следует его игнорировать, хотя это явно был не тот знак, которого я ждал.

Пару часов мы с псами гуляли вдоль прибоя (на пляже был разрешен выгул без поводков). Неподалеку располагалась торговая зона, поэтому, набродившись по песку, я свернул в ту сторону, чтобы купить моим ребятам воды и заодно что-нибудь из еды себе.

В полуквартале от того места, где я оставил машину, я обнаружил кафе с открытой верандой. Перекусив, мы уже собирались уходить, когда буквально через здание я заметил знакомую вывеску.

Бессмертные розы

Да не может быть!

Неужели я наткнулся на один из цветочных бутиков Джорджии? На калифорнийский филиал ее фирмы?

Подойдя к магазинчику, я некоторое время стоял снаружи, вглядываясь в стекла витрин, и только потом вошел.

– А с собаками можно? – с порога спросил я, и девушка за кассой приветливо улыбнулась в ответ.

– Только если вы разрешите мне их погладить.

– Заметано.

Девушка вышла из-за прилавка и опустилась на корточки, и моя комическая парочка буквально набросилась на нее. Четырка лизнул девушку в лицо, Фред носился вокруг нее кругами и заливисто лаял.

Девушка рассмеялась.

– Какие они милые!

– Спасибо.

– Чем я могу вам помочь?

Мне не хотелось объяснять, почему на самом деле я зашел в этот бутик, поэтому я подумал, что, быть может, мне следует послать цветы маме. Хотя бы за то, что она так терпеливо выслушивала мои жалобы.

– Если вы не против, я хотел бы сначала посмотреть, что у вас есть. Я собирался послать букет матери, но я пока