Я потянула билет и, увидев, что мне достался русский романтизм и Гоголь, села за стол и стала слушать Люду.

У нее была особая драматическая манера, которая, наверное, объяснялась ее профессией. Люда работала воспитательницей в детском саду.

– …Была сильная гроза, – рассказывала она профессорше. – Бурлили волны, гремел гром, молнии били в скалу со всех сторон! Справа и слева! А он все сидел и смотрел вперед!

«Песнь о буревестнике», – догадалась я. То, что Горький оказался в разделе литературы XIX века, меня почему-то не удивило.

Меж тем, по словам Люды, буря всё нарастала. Вода всё поднималась, и парень (я еще подумала: почему она буревестника называет «парнем»?) всё сидел на скале и все тоскливей смотрел на бурлящую воду в реке. Преподавательница, ее звали Наталья Александровна, открыла зачетную книжку:

– Как называлась река?

Люда задумалась. Экзаменаторша ждала, теребя в пальцах зачетку.

– Днепр! – вспомнила Люда.

– Нева, – сказала Наталья Александровна. Надо быть внимательней, когда читаешь! Пушкин описывал Петербург, а не Киев.

– Тройку поставила. За что? – обиженно сказала Люда, проходя мимо.

Дальше была моя очередь.

Гоголь – один из моих любимых писателей, о нем я могла говорить часами. А вот история о том, как я завалила по нему экзамен.

Я рассказала всё. Про особенности русского романтизма, про Иенскую школу, упомянула о влиянии на Гоголя таких писателей, как… Дала примеры «занижения»: вместо романтического ландшафта – низменность, плоскость, площадь, лужа со свиньей. И так далее, и тому подобное. Всему этому литературоведческому лексикону я поднабралась, общаясь с Ларисой.

Преподавательница устремила на меня пораженный взгляд.

– Что-то не так? – спросила я, втайне усмехаясь.

– Всё так! – сказала она, беря мою зачетку.

Я снова усмехнулась, уже более открыто.

– Перечисли рассказы, – устало сказала профессорша.

Я набрала в легкие побольше воздуха и начала:

– «Старосветские помещики», повесть «Тарас Бульба», «Вий», «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Денисовичем»…

Я решила, что удовлетворила ее любопытство и посмотрела на зачетку. Наталья Александровна долго молчала. Потом сказала дрогнувшим голосом:

– Придешь в следующий вторник, когда подготовишься!

Во вторник с утра у меня было свидание с отцом. Он передал мне через жену, чтобы я ему принесла двадцать пачек «Беломора». Просьба мне показалась странной: мой отец никогда не курил. Даже в юности. Страсть к курению в нашей семье передавалась по женской линии. Курила папина мама.

В отличие от первого свидания – тюремное окошко, два охранника у папы за спиной – второе происходило в отдельной комнате. Когда охранник закрыл за нами дверь, отец уставился на меня:

– Где ты, скажи на милость, шатаешься целыми днями? Я вторую неделю не могу тебе дозвониться!

На первую часть вопроса я даже не ответила, спросила только, откуда он мне звонит?

Он развел руками, как всегда делал, когда я спрашивала что-нибудь глупое.

– Из телефонной будки, разумеется! Там, на углу Садовой и… Вот, черт, забыл название улицы…

Я взмолилась:

– Папа, что ты говоришь! Какая телефонная будка? На каком углу?

У меня в голове пронеслось: папа ведь не очень молод, тюрьма его доконала.

Отец хитро улыбнулся.

– Ты ничего не знаешь?

– Абсолютно.

Месяц назад директор тюрьмы неожиданно велел доставить отца к нему в кабинет. С отца сняли наручники.

– Мне вас Бог послал! – сказал директор. – Мне тут сказали, что вы – толковый проектировщик!

Отец скромно опустил глаза.

– Смотря кто сказал…

– Да, понимаю, понимаю, – сказал директор. – Да вы садитесь, Капович! Это я должен перед вами стоять… Вы мне сейчас, может, жизнь спасете!

– Спасибо, я уже и так сижу.

Директор оценил шутку и продолжал:

– Мне семь лет назад обещали прислать группу инженеров! Конечно, не прислали. Я тут перелистал ваше дело и подумал: у меня же свой сидит. Короче, Капович, вы можете снести тюрьму?

Отец тоже оценил юмор.

Оказалось, что директор не шутил.

– Нужна серьезная перестройка. Здание-то старое, вместительность низкая, условия ужасные. По тридцать-сорок человек в камере – это же с ума можно сойти! Мочатся друг другу на голову с верхних нар…

– И с нижних на верхние тоже! – заверил его отец.

– Короче, вы понимаете, – подытожил директор.

Отец сказал, что понимает, и они приступили к обсуждению деталей работы.

Проблем было много. Во-первых, объяснил мне папа, у него не сохранилось никаких оригинальных чертежей. Во-вторых…

– Да что я тебе все это рассказываю. У меня сейчас райские условия! Своя камера, стол, и к тому же он мне выдал ключи от всех ворот, дверей, переходов. Я – практически свободен, хожу повсюду, делаю обмеры. В общем, у меня всё прекрасно! А вот за тебя я переживаю. Что происходит дома? Как ты учишься? Лиля (так звали его жену) говорила, что у тебя неприятности? – он показал пальцем наверх.

– Неприятности? – спросила я. – Какие неприятности?

Я тоже показала пальцем вверх и спросила глазами, не прослушивается ли помещение. Он покачал головой «нет», потом подвигал ртом «может быть, ты и права».

– Так что с учебой? – переспросил он уже другим голосом.

Я сказала, что сдала все экзамены, кроме литературы. Литературу я каким-то образом завалила.

– Что за проблемы с этим-то? – удивился отец.

Он показал пальцем на себя. Мол, тебя завалили из-за того, что я тюрьме?

Дело его было большое, о нем писали в газетах. Я покачала головой и пересказала в двух словах. Мол, какая чушь, видимо, попутала хронологию.

– Дело не в хронологии, а в имени, – сказал он. – Ты вслушайся в то, что ты несешь! Какой Иван Денисович? И вообще, Катька, я тебе уже не раз говорил и хочу повторить еще раз: бросай курить. Женская тюрьма в сто раз хуже мужской… Если, не дай Бог…

Тут-то я вспомнила про принесенное курево:

– А зачем тебе папиросы? – спросила я, доставая мешок с «Беломором».

Он заглянул в него и кивнул:

– Понимаешь, я же догадывался, какую вы с мамой развернете деятельность, начнете искать мне какую-нибудь жратву, которой нет в магазинах! Переплатите втридорога! На хрена всё это надо, если здесь за две пачки «Беломора» я могу получить всё, чего сердце пожелает. Даже халву! – добавил с детской радостью.