Помощь Византии обсуждалась давно, а разрушение крестоносцами Константинополя в 1204 г. трактовалось по-разному, сопоставить зло, причиненное Византии, с тем, которое принес Мехмед, удавалось немногим. Отношение к восточному православию прошло несколько фаз, как это видно из дальнейшей истории: преувеличенное презрение к Византии со стороны западного христианства и неумеренные дифирамбы со стороны православия не помогли узнать Византию.

Козимо Тура получал в Ферраре сведения о Византии из первых рук, влияние греческой иконы на его картины очевидно: золотые фона образов феррарского художника, болезненно сухопарые лики святых – возможно, связаны с рассказами, которые мастер слышит от Гуарино да Верона. При дворе д’Эсте в Ферраре живет Гуарино да Верона, проведший много лет в Константинополе, ученик Мануила Хризолора, того, кто познакомил гуманистов Италии с греческой литературой. Пизанелло в бытность в Ферраре, где пишет портрет Лионелло и его сестры Джиневры, вступает в тесные отношения с поэтом Гуарино да Верона. Карандашный портрет Гуарино (хранится в Лувре) Пизанелло оставил, как он иногда это делал, незаконченным, художник словно бросил работу, сказав самое важное. Перед нами глубоко задумавшийся, сугубо несветский человек; это один из самых проникновенных рисунков итальянского Ренессанса. Гуарино да Верона, как говорят некоторые авторы, Феррара обязана тем, что местом для судьбоносного собора был выбран именно этот город (Ферраро-Флорентийский собор). Пизанелло дарит Гуарино картину «Святой Иероним», а Гуарино пишет посвященную Пизанелло поэму – событие не то чтобы из ряда вон выходящее (Петрарка посвящал сонет Симоне Мартини), но все же незаурядное. Оба эти человека были веронцами по происхождению, что их сближало в еще большей степени внутри феррарского двора (рискну предположить, что Шекспир, строивший свои комедии на реалиях континентального европейского Ренессанса, и мотор его комедий – это тоска по южному Ренессансу, – назвал свою пьесу «Два веронца» не без влияния этих судеб. Гуарино умер в 1460 г., когда Козимо Тура уже тридцать лет, художник имел время многое узнать. При этом Козимо Тура вовсе не любимый мастер Гуарино, напротив: Гуарино да Верона предпочитает Антонио Пизанелло и посвящает Пизанелло, художнику виртуозному и бесстрастному, страстную поэму; ничто в истории не совершается с целью облегчить потомкам происходящего – привязанности распределяются не так, как было бы логично с точки зрения следующих поколений. Уклониться от сведений о том, что происходит отторжение восточного христианства, – нет возможности; иное дело, как событие трактовать.

2

На дидактическом уровне картину «Святой Георгий и принцесса Трапезундская» можно читать как призыв к последнему усилию. Христианская этика учит тому, что усилием можно побороть даже смерть.

Диптих Козимо Тура – не анализ восточной политики, но произведение, суммирующее проблемы в едином образе. Бессилие рыцарского жеста, тщетное усилие гуманизма – метафора, относящаяся на только к неудачам Собора, но и к искусству, бессильному что-либо изменить. Можно ли считать бой с драконом выигранным, если принцесса убегает в отчаянии?

Картина Козимо Тура собирает все: рыцарскую спесь династии д’Эсте, так называемый гуманизм маркизата/герцогства; неудачный Феррарский собор; Флорентийскую унию, от которой отказалось восточное христианство; разграбление Константинополя турками, падение Трапезундского царства, Морийского деспотата и Эпирского царства, неудачные реформы Плифола по возрождению Византии, которые предшествовали атаке Мехмеда II Завоевателя. Предыстория Византии – разрушение Константинополя крестоносцами в 1204 г., от которого Византия никогда не оправилась и которое фактически лежит в анамнезе отказа восточной церкви от унии с западной – она тоже здесь, в закатном небе. Катастрофа восточной политики, длящаяся с начала XIII в., долгое самоубийство христианства, расколотого сначала надвое, а затем раздробленного на множество сект, соответствует разъединенности и враждебности государств Европы.

Борьба за освобождение принцессы Трапезундской в тот момент, когда ясно, что Трапезундское царство не спасли, – это не сарказм; плач по Ренессансу.

Сколь нереальна помощь восточному христианству, видно из письма Энея Сильвио Пикколомини (он же папа Пий II). Рассуждение Пия II, осуждающего, совершенно в дантовском духе, мелкую алчность князей, актуально для всякой общеевропейской идеи, вчера и сегодня. Будь то Вселенский собор или Интернационал трудящихся, будь то проект Европейского союза или спасение христианства на Востоке – центробежные силы уничтожают любое единство. «И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия». Пий II пишет так: «Я не надеюсь на то, чего желаю. Христианство не имеет более главы: ни папа, ни император не пользуются подобающими им уважением и повиновением; с ними обращаются как с вымышленными именами, с разрисованными фигурами. Каждый город имеет собственного короля, князей же столько, сколько домов. Как же можно убедить бесчисленных христианских правителей взяться за оружие? Взгляните на христианство. Италия, говорите вы, умиротворена? Не знаю, до какой степени. Между королем Арагона и генуэзцами есть еще остатки войны. Генуэзцы и не пойдут биться с турками: говорят, что они платят последним дань! Венецианцы заключили с турками договор! Если же не будет итальянцев, мы не можем и надеяться на морскую войну. В Испании, как вы знаете, много королей различной мощи, различной политики, различных идей. Но ведь не этих государей, живущих на краю земли, можно увлечь на Восток, особенно тогда, когда они имеют дело с гранадскими маврами. Французский король изгнал врага из своего королевства, но он все же остается в тревоге и не посмеет послать своих рыцарей за пределы своего королевства из боязни внезапной высадки англичан. Что касается англичан, то они только и думают, как отомстить за свое изгнание из Франции. Шотландцы, датчане, шведы, норвежцы, живущие на краю света, ничего не ищут вне своих стран. Германцы, очень разделенные, не имеют ничего, что могло бы их соединить».

Известно: если человек не в силах помочь другому, скорее всего, он не может помочь и себе самому. Христианское искусство призвано убеждать, однако картина Козимо Тура не убеждает в возможности победы. Бегущая в отчаянии женщина – образ ли брошенной на произвол судьбы Византии, образ ли самой Италии, образ ли Венеции, убегающей от битвы с турками, – в любом случае это образ общего бессилия. Такую несчастную часто рисовал Гойя (см. рисунки к «Бедствиям войны» или наброски к «Двору сумасшедшего дома»). Там, на первом плане картины о сумасшедшем доме, именно так мечется сумасшедший с полуоткрытым ртом. В. Н. Лазарев, анализируя картину «Святой Георгий и принцесса Трапезундская», высказал предположение, что Тура наблюдал публичные казни в Ферраре – таковых было в избытке – и создал образ принцессы под впечатлением от корч и пыток. Если картина и способна дать нравственный урок, то заключается он в следующем: созерцая чужое бессилие, становишься бессилен сам.

3

Метафизический уровень толкования картины возникает, когда произведению искусства дана автономная жизнь и произведение не зависит от дешифровки культурного контекста и от своей социальной функции. Метафизическое толкование суммирует и аллегорию, и дидактику, и первое зрительное впечатление.