Арестантку вывели на улицу. Дальнейший маршрут проходил по коридору между режимной частью тюрьмы и административной. Макарова расслабилась. Пока ее не убили. А что дальше? Куда ее ведут?

Через сто шагов ее завернули в подвал. Там — длинная лестница вниз. А теперь направо… И вот Тоня-пулеметчица очутилась в комнате, где сидел народ в погонах. Капитан, увидев арестантку, вдруг встал и, не проронив ни слова, вышел из комнаты. Прокурор, оторвав взгляд от дела, внимательно посмотрел на заключенную… Его голос зазвучал монотонно и официально.

«Назовите, пожалуйста, вашу фамилию, имя, отчество, год и место рождения. По какой статье осуждены, кто родители, семейное положение. Говорите внятно и четко».

Антонина заученным текстом ответила на все вопросы. Прокурор кивнул: мол, все точно, эта та самая Антонина Макарова-Гинзбург, чье дело лежит у него на столе.

«Заключенная гражданка Гинзбург, к сожалению, ваше прошение о помиловании отклонено…» — отвел взгляд прокурор.

Макарова обречено понурила голову.

«Подпишите, что вы ознакомлены. Вот здесь, здесь и здесь…»

Ей сняли наручники. Зэчка, ничего не соображая от расстройства, не глядя, подписала все бумаги.

«Но… в соседней комнате сидят люди из Верховного Совета — они дадут вам ручку, бумагу, и вы можно еще одно прошение написать…» — утешил ее прокурор.

Антонина слегка оживилась.

«Товарищи проводите ее в соседнюю комнату» — обратился прокурор к конвоирам.

Те согласно кивнули. Макарова заложила руки за спину. Ее вывели из комнаты и отконвоировали в соседнюю. А там за дверью уже стоял исполнитель — капитан. Зеленая металлическая дверь с лязгом отворилась, и Макарова шагнула вперед… На миг недоумение промелькнуло в ее голове:

«А где же комиссия Верховного Совета?…»

И только она успела подумать, как тут же раздался оглушительный выстрел. 9-ти миллиметровая пуля попала ей прямо в затылок, вырвав клок кожи и часть волос. Кровь брызнула из раны. Макарова упала вперед. Очки слетели с носа и разбились. Капитан подошел к поверженной узнице и произвел контрольный выстрел в голову. Желтая гильза, вылетев из ПМ и немного повращавшись в воздухе, звякнула об железный пол.

Зашел медик, констатировал смерть заключенной. Появились и другие работники СИЗО. Собрали в пакетик роговую оправу и разбитые линзы, пустые гильзы, бинтом перемотали простреленную голову, а водой из шланга смыли кровь в сливное отверстие…

Пока оформлялись документы о приведении приговора в исполнение, младшие по рангу контролеры сбегали в магазин. Оказывается, на эту акцию — расстрел — выделялась определенная сумма. Гонцы купили водки, колбасы, хлеба, консервов. Сотрудник ОИЦ уже сделал отметку в своих бумагах и забрал личное дело. Потом он уведомит родственников, что человека уже нет в живых.

Пока труп Макаровой остывал в одной комнате, в другой за столом собралась вся исполнительная бригада. Нужно было снять стресс от данного мероприятия. Откупорили водку и разлили по стаканам.

Прокурор первым поднял стакан.

«Порядочной сволочью она была», — начал Михалыч. — «Убийца, предатель, сколько людей расстреляла, но… вот и ее расстреляли тоже. Нет этого… Человеком ее трудно назвать, назовем «особой». В общем, нет уже этой особы уже на нашей земле многогрешной. Ушла она в мир иной. Людской суд закончился. Но там будет еще и Небесный суд. Хоть я и атеист, но думаю, ей там, в царстве мертвых тоже несладко придется. Да и шут с ней. Да, я не спорю, она монстр в женском обличии, но все же — живое существо. Было живое…Так что за упокой раба царства небесного Антонину…»

Все выпили, молча, не чокаясь. Водка щедро полилась в стаканы. Стресс уходил под натиском расслабляющего мозг и тело алкоголя. Затем начались байки и рассказы за жизнь.

«Я в одном СИЗО работал в лесистой Мордовии. Стрелял этих… из мелкокалиберной винтовки. Убойная сила Токарева и Макарова очень большая, а расстояние близкое — двадцати-тридцати сантиметров. После мелкашки даже выходное отверстие не всегда оставалось… — откровенничал с прокурором капитан.

«А вот у меня случай был на одной зоне…» — не отставал от капитана Михалыч и поведал тому свою байку про лагерную жизнь.

Через часа два исполнительную бригаду развезли по домам. В такой день можно было не возвращаться на работу. А нашу «героиню» положили в сосновый гроб и, загрузив в грузовик, отвезли на загородное кладбище. Там на безымянном участке с пронумерованными деревянными и металлическими табличками и нашла свой последний приют Локотский монстр — Антонина Макарова…

В Локте и поныне существует яблоневый сад Великого князя Михаила Романова. Работает и местный конезавод. Говорят, его выкупил «Газпром». В стойлах конюшен мирно стоят племенные лошади. Гнедые, рыжие, вороные, в яблоко. Тракененской, русской, ганноверской породы. Жуют сено, пьют водичку. Ждут, что когда-то их купит какой-нибудь состоятельный бизнесмен или олигарх. Скачки — вот новомодное и весьма дорогостоящее увлечение элиты российского бизнеса. Говорят, в настоящий момент общая численность лошадей в заводе составляет более 200 голов. По итогам работы Локотской конный завод многократно признавался лучшим в России. ЗАО «Конный завод «Локотской» не только разводит лошадей, но и реализует даже глубокозамороженную сперму (производство Франция) жеребцов-производителей рысистой французской породы, лицензированных в Европе.

В общем, жизнь на заводе продолжается. И ничего там не напоминает о страшных событиях глубокой давности. Стены конюшен по сто раз крашены, выбелены. Они не сохранили ни надписей, ни следов преступления, ничего. Будто и не находились в этих стойлах измученные, но не покоренные фашистами советские люди. Будто и не было Тоньки-пулеметчицы, не было войны. Также и семьдесят два года назад сквозь решетки окон струиться рассеянный свет, пыль поднимается вверх и играет в лучах солнца, хрустит под ногами овес.

Тихо и недвижно стоят лошади. Рыжие, гнедые, вороные. Русской, верховой рысистой, ганноверской породы. Жуют сено, пьют водичку.

Будто то и не было войны…

Спустя двадцать пять лет, после того как Тоньку-пулеметчицу разоблачили, журналисты встречались с ее родными и близкими. Родственники предательницы прожили жизнь полную позора и горечи, их преследовали жуткие болезни, и они страшно умирали, на них косились окружающие, их осуждали. Хотя они и не были виноваты перед людьми за преступления Тоньки-пулеметчицы.

«Развалилось как-то все сразу», — говорит ее дочь, которой сейчас столько же, сколько было ее матери, когда за ней пришли. — «Боль, боль, боль… Она же четырем поколениям жизнь испортила… Вы хотите спросить, приняла бы я ее, если бы она вдруг вернулась? Приняла бы. Она же мать… А я вот даже и не знаю, как мне ее вспоминать: как живую или как мертвую? Вы не знаете, что с ней? Ведь по негласному закону женщин все равно не расстреливали. Может, она и жива еще где? А если нет, то вы скажите, я, наконец, свечку пойду, поставлю за упокой ее души».