В конце концов мы выбрали трех Эвит: Верити Энн Мелдрам, Элейн Пейдж и актрису, чье имя я уже не помню. Хал никак не мог выбрать между ними. Как и я, он боялся, что восемь выступлений в неделю окажутся слишком большой нагрузкой для исполнительницы. Так что он придумал следующую концепцию. Все три девушки будут каждую ночь играть Эвиту. Нас с Райсом пригласили в студию Тима и Тазины, чтобы показать, как это будет работать. Здесь вы сможете насладиться редкой сценой нашего с Тимом полного единодушия. Мы сказали, что это совершенно противоречит нашей идее. Как, по их мнению, девушки будут решать, кому из них петь «Don’t Cry for Me»? Хал не оказал реального сопротивления. Так что мы уже в сотый раз вызвали наших трех претенденток на прослушивание.

Я склонялся к Элейн. Она была миниатюрной, дерзкой и сексуальной. Ее грудной голос звучал достаточно твердо, но она также могла звучать ласково и уязвимо. Короче говоря, она обладала всеми нужными качествами. Но я хотел быть вдвойне уверенным. После блестящего исполнения «Rainbow High» я попросил ее еще раз спеть «Don’t Cry for Me».

«Да черт подери!» – крикнула она, бросив на меня гневный взгляд. Мы поняли, что нашли ту самую отважную Эвиту.

Однако Хал хотел, чтобы мы еще раз встретились с его американской протеже Бонни Шон. Бедная девушка прилетела в Лондон, и вся постановочная группа присутствовала на ее прослушивании бок о бок с Элейн в театре принца Эдуарда. Элейн, должно быть, думала тогда, что наша решительность неизлечима. Хал все еще склонялся к своей соотечественнице, но согласился, что мы с Тимом должны поехать с обеими девушками ко мне домой, чтобы принять решение. У Бонни была прекрасная техника пения, но, опять же, в Элейн была какая-то необыкновенная человечность, которая просвечивала сквозь ее твердость и фрустрацию. Я позвонил Халу и сказал, что мы выбрали Элейн. Он ответил только: «Если тебя это устраивает, малыш, то и меня тоже». Бонни Шон была невероятно любезной. И, хоть я никогда не видел ее с тех пор, при встрече, я бы заключил ее в самые крепкие объятья.

Впрочем, от концепции Хала остался один небольшой элемент. В конце похорон из толпы выходят три девушки и поют «Don’t Cry for Me». Одна из них будет играть Эву, а две другие просто исчезают, их появление никак не объясняется. В оригинальной версии голос Эвы раздавался из могилы. Но, очевидно, Хал никак не мог отказаться от этой своей идеи.

Кастинг на роль Че превратился в большую проблему. Колм Уилкинсон не понравился Халу, так что его театральной славе пришлось ждать роль Жана Вальжана в «Отвеженных» Тревора Нанна. Какое-то время мы находились в тупиковой ситуации. Выход нашел Тим, или, как я думаю, его жена Джейн. Он предложил пригласить на роль Дэвида Эссекса. Дэвид проделал сложный путь от настоящей театральной звезды (он играл Иисуса в «Godspell») до британского рок-идола и был бы отличным вариантом для потенциальной постановки в Вест-Энде. Хал встретился с ним в Савойе и был также восхищен им, как Дэвид восхищался знакомством с бродвейской легендой. Он согласился играть только четыре месяца, но этого было более, чем достаточно. Непринужденный лаконичный стиль Дэвида претворил в жизнь идеальный образ Че, который рисовал себе Тим. И не только это: «Oh What a Circus» в его исполнении принесла нам еще один сингл в десятке лучших песен Британии. Джосса Экленда, ветерана обычного и музыкального театра, которого Хал знал еще с лондонской постановки «A Little Night Music», позвали на роль Перона. В офисе Стигвуда была устроена грандиозная вечеринка, чтобы представить шокированную Элейн прессе. Как и в ситуации с Полом Николасом в «Суперзвезде», нам запрещено было давать интервью. Таким образом, Элейн оставалась загадкой. Загадка или нет, но ее имя красовалось на всех первых полосах газет.

РЕПТИЦИИ ПРОХОДИЛИ в Сесил Шарп Хаус к северу от Риджентс-парка в непосредственной близости от ресторана «Осло-корт». Некоторые британские читатели могут помнить, что несколько лет я работал ресторанным критиком в Daily Telegraph. В 2016 году я вновь посетил «Осло-корт», и это была та самая ситуация, когда я захотел взять свой хвалебный обзор обратно. Но те, кто умеет путешествовать во времени, определенно должны посетить это место в период его расцвета. Нигде бы вы не нашли такой же коктейль из лобстера с соусом Мари-Роуз, утку с вишней и креп сюзетт, которые подают официанты в смокингах. В общем, все было чудесно. Элейн блестяще справлялась с репетициями. Она знала, когда нужно дать голосу отдохнуть, но ее трудовая этика была на высшем уровне. Нашим хореографом был еще один американец – Ларри Фуллер, работавший с Халом на мюзикле «On the Twentieth Century» по пьесе Грина и Комдена. Я хорошо ладил с Ларри, поэтому очень удивился, когда мне запретили посещать танцевальные репетиции. Хал сказал, что пустит меня, когда все будет готово. В итоге он как-то отвел меня в сторону и сказал: «Малыш, сначала я покажу тебе ”Buenos Aires“, у песни новая музыка, и ты возненавидишь ее».

Прежде, чем я успел возмутиться, Хал объяснил, что им пришлось позвать танцевального аранжировщика, чтобы написать музыку для па Ларри. Никогда раньше я не слышал о подобной профессии. Хал сказал, что, как только я увижу постановку, смогу избавиться от чужой музыки и написать свою собственную. Он не хотел, чтобы я видел что-либо, пока Ларри не добьется удовлетворительного результата. Мне казалось, что меня подставили, но спустя какое-то время я уже вовсю аплодировал происходившему на сцене. Хореография сделала шоу более зрелищным. Неудивительно, что песня «Buenos Aires» больше других нуждалась в новой музыке. Была введена последовательность для сцены, где Че описывал социальную структуру Буэнос-Айреса, и его слова сопровождались танцем. После нее шла новая часть, давшая мне огромное количество возможностей. Я жадно схватился за работу, но меня мучило одно сомнение. Ларри придумал номер, в котором танцоры подражают движением Эвы у нее за спиной. Это было нетрудно проиллюстрировать музыкально, но я переживал, что, если в будущем Эву будет играть менее талантливая танцовщица, чем Элейн, она просто не попадет в движения.

Мы с Халом по-настоящему подружились. В один из воскресных вечеров мы оказались на какой-то благотворительной вечеринке в лондонском Хилтоне. Я очень надеялся, что мероприятие закончится вовремя, потому что хотел присоединиться к Гари Бонду, который собирался пойти на выступление новой популярной танцевальной труппы Hot Gossip в клубе «Кантри Казнс» на Кингс-роуд. Появление Hot Gossip с их откровенными движениями в телепередаче Кенни Эверетта до глубины души возмутило главного блюстителя морали в стране – Мэри Уайтхаус. Излишне говорить, что протесты миссис Уайтхаус пробудили интерес к хореографу труппы Арлин Филлипс и современному танцу в целом.

Ужин затягивался, но я не паниковал. На сцене появился Элтон Джон. Когда он начал играть свой новый опус «Song for Guy», гости продолжили прерванные разговоры, что привело Элтона в бешенство. Он хлопнул крышкой фортепиано и ушел, так никогда и не вернувшись. Я сгреб Хала, и мы направились на шоу Hot Gossip. Хал и Гари сразу поладили, и вскоре Бонд стал заменять Дэвида Эссекса во втором составе «Эвиты». Но тот вечер полностью принадлежал Арлин Филлипс и ее невероятно сексуальным танцорам. Хал настаивал на знакомстве с хореографом, называя ее работу тем, «чем должен заниматься Бобби Фосс». А я познакомился в баре с одной из танцовщиц, назвавшейся Сарой Брайтман и сообщившей, что она хочет стать певицей. Я отправился домой в полной уверенности, что Арлин Филлипс – именно тот хореограф, который нужен мне для «Вариаций», и, желательно, с Hot Gossip. Вопрос заключался в том, как это устроить.