14 марта

Утро не предвещало никаких неприятностей. Все жители палатки-камбуза разбрелись по рабочим местам, а я решил совершить небольшое путешествие в старый лагерь, пошуровать в фюзеляже – может, что-нибудь затерялось в спешке из посуды, которой стало почему-то катастрофически не хватать. Нагрузив нарты найденным добром, среди которого оказался ящик рыбных консервов, пара помятых, но ещё вполне пригодных кастрюль и спрятавшаяся под снег крупная нельма, я, довольный собой, неторопливо брёл, волоча за собой нарты. Всё собачье семейство, отправившееся меня сопровождать, с весёлым лаем носилось вокруг, радуясь солнцу и свободе. Разложив по местам свои драгоценные находки, я ухватил за ручки опустевший водяной бак и, наполнив его снегом, притащил в палатку, водрузил на плитку и в ожидании, пока снег превратится в воду, присел на край кровати. И вдруг вскочил, лихорадочно ощупывая одежду: кольт исчез. Я обшарил всю палатку, заглядывал под каждую койку в отдельности, но пистолет словно испарился. «Спокойно, – сказал я сам себе, – не трепыхайся». Может быть, он выпал из кобуры, когда я набивал бачок снегом? Не одеваясь, я помчался к месту снегозаготовки. Никаких признаков пропавшего кольта. Может, я уронил его во время похода в старый лагерь? Не теряя надежды, я медленно побрёл по дороге, всматриваясь в каждый тёмный предмет. Но на льду, тщательно выметенном позёмкой, не лежало ничего хотя бы отдалённо напоминавшего пистолет. Я тщательно обследовал камбуз, кают-компанию, палатку-склад, но безуспешно. Пришлось возвращаться домой ни с чем. Но мне не сиделось. А вдруг я его не заметил где-нибудь под обломком льда? Я повторил путь в старый лагерь. Позёмка усилилась, и потоки снега, словно пыль на дороге, извиваясь, мчались по отполированному ветром льду. И опять ничего. Вот это подарочек судьбы! Теперь неприятностей не оберёшься. Затаскают. Попробуй убеди начальство, что я его потерял, а не спрятал «на память». И это под самый конец дрейфа. Все труды и муки – всё напрасно. Ругая себя последними словами, я внутренне поклялся, что, если отыщу этот проклятый кольт, не произнесу до окончания дрейфа ни одного матерного слова и вообще буду тих, как мышка. Посетовав, я решил всё же ещё раз сходить к снежному «колодцу». Вот он, с плоским кругом, оставленным днищем бачка. Но что это чернеет в сугробе? Я вгляделся и с радостным криком стал разгребать снег. Вот он, милёночек! Как выпал из проклятой брезентовой кобуры, так и торчит кверху стволом, только самый кончик выглядывает. Я даже подпрыгнул от радости. Хорошо, что меня никто не видел, иначе решили бы, что я «того» – совсем умом тронулся. Тронешься тут от такой потери! Надо сказать, что клятву свою я твёрдо сдержал до конца дрейфа, и, даже оказавшись на острове Врангеля, когда подвернулся повод отвести душу, я остался верен данному обету.

17 марта

– Знаешь, Михал Михалыч, нам пора бы заменить флаг. Уж очень он хреново выглядит, – сказал Никитин, в котором проснулся парторг. – Ведь это как-никак символ государства.

– Да, пожалуй, ты прав, Макар, – согласился Сомов.

– Так чего тянуть? Давай прямо сейчас и заменим, – оживился Никитин.

– Торопиза не надо, – ухмыльнулся Сомов. – Вот предупредим ребят за столом, что в 15 часов состоится торжественная церемония, и тогда тебе карты в руки.

Действительно, наш флаг, гордо реявший над лагерем все одиннадцать месяцев (за исключением дней февральской катастрофы и хлопот с переселением на новую льдину), совсем обветшал. Его когда-то алое полотнище, иссечённое снегом, истерзанное ветрами, выжженное солнцем, превратилось в кусок ткани неопределённого цвета.

Ровно в 15 часов мы собрались вокруг флагштока. Никитин отвязал шнур, и флаг соскользнул и улёгся бесформенным комком на снегу. Сомов бережно развернул трёхметровое алое полотнище с золотыми серпом и молотом, надёжными морскими узлами прикрепил к фалу и, скомандовав по-флотски: «На флаг и гюйс смирно!» – потянул за шнур. Флаг медленно пополз вверх, добрался до кончика флагштока и, подхваченный порывом ветра, гулко хлопнув, затрепетал, словно язык пламени. Раздалось дружное «ура». «Гав-гав-гав» – тявкнули кольты, «бух-бух» – отозвались карабины, «фу-ух» – взвились в небо ракеты и рассыпались фейерверком зелёных звёздочек.

Сомов подозвал меня взглядом, и я бегом отправился на камбуз. Через несколько минут я вернулся, неся в руках поднос, точнее крышку ящика, застеленную белым полотенцем, с двумя бутылками шампанского и одиннадцатью кружками. Моё появление было встречено громким «ура». Хлопнули пробки, и струя пенистого напитка хлынула в подставленные кружки.

– Ну, теперь сам чёрт нам не брат, – сказал, отдуваясь, Миляев, – жаль только, шампанского мало. Может, ещё один флаг поднять? – заключил он под общий смех.

21 марта

– Ну, док, совсем ты уморил нас своей стряпнёй, – проворчал Яковлев, втягивая в себя воздух, в котором, наверное, уже не осталось кислорода.

– Так что же ты предлагаешь, Гурий, перейти на сухой паёк? – спросил я. – Я лично не возражаю. Мне эта стряпня самому осточертела.

– А может, пошуруем в старом лагере? Вдруг найдём какую-нибудь завалящую старую палатку, – сказал Дмитриев.

– Зачем же завалящую, – сказал Сомов, появившись на пороге нашего комбинированного жилья-камбуза. – Над старой лункой должна остаться палатка. Мы, когда делали с Макаром новую лунку, так и не смогли высвободить её из ледяного фундамента.

– Это же отличный выход, – радостно вскинулся Гурий, потирая руки.

– Так чего раздумывать, – подхватил Саша, – сейчас возьмём нарты, пешни, лопату и махнём в старый лагерь. Как, Михал Михалыч, не возражаете?

– А вам что, только одним тошно? – засмеялся Сомов. – Конечно, отправляйтесь.

Мы, одевшись потеплее, отправились за имуществом в старый лагерь. Всё собачье семейство под предводительством Ропака увязалось за нами, визжа и тявкая. Им были нипочём ни тридцатиградусный мороз, ни ветер, набегавший порывами из-за гряды торосов. Они с любопытством обнюхивали каждый попадающийся на дороге незнакомый предмет, будь то обломок доски, старый унт или консервная банка.

Лагерь встретил нас мёртвой тишиной руин. Палатку удалось разыскать сразу. На первый взгляд она казалась вполне пригодной. Сквозь наледь и снег темнела хорошо сохранившаяся кирза тента. Осмотрев палатку со всех сторон, мы пришли к общему мнению, что если хорошенько очистить её, то она ещё послужит не одну неделю.

Пока Саша и Гурий, вооружившись обломками досок, принялись очищать палаточный тент, я решил покопаться в снегу около стеллажа, на котором раньше хранились продукты. К моей радости, в одном из свежих сугробов я обнаружил целую тушу оленя, а по соседству выковырял тройку нельм, полмешка муксуна и большую тёмно-коричневую ледышку – остаток бульона из окорока. Сложив находки на стеллаж, я отправился в нашу