– Это почему ж?

– Да всё очень просто. При повышении температуры льда увеличивается объём включённого в него рассола, и ячейки постепенно удлиняются, превращаясь в сквозные каналы, по которым рассол проникает между ледяными кристаллами, опускаясь всё ниже и ниже. Этот процесс, особенно интенсивный в летние месяцы, ведёт к непрерывному опреснению верхних слоёв льда, которое распространяется на всю его глубину. Чем лёд старше, тем меньше в нём содержится солей. И в зимнее время этот процесс не прекращается, вследствие разности температур верхней и нижней поверхностей льда. Старый опреснённый лёд легко узнать по своеобразной голубой окраске, блеску и сглаженным очертаниям. Вот, он как раз перед тобой. Видимо, эта глыба пролежала здесь не один год.

Воспользовавшись советом Гурия, я принёс бак, набил его до краёв кусками льда и, погрузив на нарты, потащил на камбуз. И действительно, через некоторое время бак оказался почти до краёв наполненным совершенно пресной водой. Ай да Гурий!

2 апреля

В очередную экспедицию в старый лагерь отправляется сразу человек шесть. У каждого свои дела. Я должен пошуровать в фюзеляже, может, что-нибудь интересное завалялось. У Комарова в мастерской остались какие-то инструменты и детали, а Яковлев с Петровым, уговорив Зяму, пришли за последним «кабаном». За нами увязалась шумная собачья компания. Щенки бежали, то и дело падая на скользком льду. Но первая же гряда торосов повергла их в смущение. Мы перебрались на другую сторону и остановились, с любопытством ожидая, как щенки преодолеют возникшее препятствие. Впрочем, в собачьем коллективе, как и в людском, всегда обретается скрытый лидер. Им оказался мохнатый Шарик с белой звёздочкой на лбу. Он повертелся на месте, а затем затрусил неторопливо вдоль гряды и, наконец обнаружив проход, втиснул своё лохматое тельце и проскользнул на другую сторону. Остальные щенки последовали его примеру.

Яковлев с Петровым облюбовали толстенный ледяной лоб и принялись пилить его голубую твердь. Но щенки оказались тут как тут. Они рычали на пешню, лезли под самую пилу, совали любопытные мордашки в шурф, вертелись под ногами, радуясь возможности принять участие в новой игре. Наконец Петрову это надоело, и он, вытащив из кармана кусок колбасы, заманил всю щенячью компанию в палатку и захлопнул дверцу. Они сидели там, возмущённо тявкая, пока глыба полтора метра толщиной не была выпилена из ледяного массива, разделена на куски и погружена на нарты. Лёд оказался совершенно пресным. Вот почему так заманчиво голубели вокруг оттаявшие льдины. На некоторых снег полностью исчез, и они поутру были лишь припудрены голубоватым инеем.

3–4 апреля

Нас закружила, задёргала предотъездная суета. По лагерю несётся перестук молотков. Вся аппаратура тщательно запаковывается. По воздуху летают обрывки бумаги, клочья ваты, стружка, хранившаяся по сусекам до поры до времени.

Неожиданно Москва подкинула нам хлопот. Очередной радиограммой нам предписано вывезти на Большую землю порожние газовые баллоны и бензиновые бочки. Приказ есть приказ. Приходится выполнять, и мы в сопровождении «газика» отправляемся в старый лагерь. Бочки грузим на автомобиль, а баллоны – на санки, в которые превратилась грузовая дверца, выдранная Комаровым с помощью лома из фюзеляжа.

Казалось бы, нами должно владеть единственное чувство – радость. Радость по случаю успешного окончания работы, окончания многотрудной лагерной жизни. Но почему же тогда то один, то другой полярник, отложив в сторону топор или молоток, отрешённо смотрит куда-то в пространство? Почему всё чаще и чаще я улавливаю во взглядах товарищей нескрываемую грусть? И всё-таки трудно поверить, что всего через несколько дней наступит конец всему – вахтам, тревогам, изнуряющей работе. И всё чаще звучит слово – последний. Последний «срок», последний «кабан», последняя вахта, последнее наблюдение. А ведь скоро прозвучат и слова «последний обед».

Строительство дороги на аэродром подходило к концу, как вдруг лёд задвигался, закряхтел, и в считаные минуты от дороги остались рожки да ножки. Надо было только посмотреть на наши кислые лица. Столько трудов, и всё насмарку! Ну, да Бог с ней, с дорогой. А что с полосой? Этот вопрос мучает нас до самой ночи. Едва затихло торошение, мы, найдя окольный путь, устремились на аэродром. Нам повезло. Он остался целым и невредимым.

С самого утра все занялись такелажными работами. Одна бригада отправилась в старый лагерь за остатками имущества, вторая приступила к приведению в порядок аэродрома и расчистке дороги из лагеря к взлётно-посадочной полосе. Мазурук попросил нас на всякий случай удлинить полосу метров на триста. Мы уже давно приноровились к ремонтным работам и, несмотря на изрядный мороз, работали довольно бойко, благо Миляев подал рациональную идею притащить на аэродром палатку, газовый баллон, плитку и несколько ящиков, послуживших табуретками. Теперь, промёрзнув, можно было посидеть у огонька, отогреться и даже попить чайку с печеньем.

Гурий с Иваном на всякий случай промерили толщину льда на аэро-дроме и радостно доложили Сомову, что толщина достигла уже метра, так что мы могли принять не только «Ли» и «Илы», но даже Пе-8. Но все изрядно намучились, срубая торосы, засыпая осколками льда трещины и выбоины, и обед прошёл необычно – без разговоров, тем более никаких праздников не предвиделось, разве что дождаться мая. Так мы похлебали бы уже щей из остатков бульона от окорока, пожевали бы осточертевшую кашу с жёсткой олениной и отправились продолжать «доведение до ума» взлётно-посадочной полосы, как молчаливо проходившую трапезу нарушил голос Миляева:

– Михал Михалыч, а как же завтрашний праздник?

Все мигом насторожились, ожидая очередного миляевского розыгрыша.

– Это какой такой праздник, Николай Алексеевич? – удивился Сомов.

– Как какой? Насколько я помню, завтра у вас день рождения. Дата не круглая, но всё-таки дата.

Я взглянул на Сомова. Глаза его смеялись.

– Ну, Алексеич, вы хитрец.

– А что доктор наш скажет? Что у него по сусекам? Не завалялось ли чего вкусного?

Все сразу оживились, и конец обеда прошёл в бурном обсуждении праздничного меню.

5 апреля

Покормив всех завтраком, я прихватил волокушу и отправился в старый лагерь. К моему удивлению, экспедиция прошла весьма успешно. Во-первых, я вспомнил, что в аварийной укладке, так и не понадобившейся, должен быть ящик с ромштексами. И не ошибся. Они спокойно пережили зимние коллизии и теперь дождались своего часа. В запорошенных снегом руинах бывшего продсклада нашлись закатившиеся под тент три баночки икры, пяток банок шпрот, два круга краковской колбасы и, о чудо, заледеневшая, но хорошо сохранившаяся нельма.

Что касается напитков, то, кроме традиционного спирта с томатным соком и трёх (последних) бутылок портвейна, неистощимый