«Девочка в матросском костюме и с леденцом», которая некогда принадлежала академику Каблукову.

К этому невероятному подарку прилагалось письмо от нотариуса герцога, в котором официально фиксировалось, что это полотно было преподнесено в качестве подарка: на случай сутяжных войн с наследниками, как поняла Саша.

Юридический провенанс.

Имелся и запечатанный конверт, который полагалось передать Ивану Ильичу в его двадцатый день рождения, а также письмо для Саши и Ильи:

«Дорогие мои! Я свой путь заканчиваю, а жизнь вашего очаровательного мальчика только начинается. Берегите его, а обо мне не плачьте. Не вздумайте возражать нам или возвращать Пикассо наследникам моего герцога, когда тот сам в обозримом будущем прикажет долго жить, – это не ваш Пикассо, а вашего сына. Вот в двадцать лет и решит, что с ним делать, а пока вы – его хранители, не более. Будьте счастливы и готовы к безумствам. Жизнь слишком коротка, чтобы не попытаться совершить их. На мои похороны я вас не жду. Если будет возможность, дам знак (шутка). И учтите: я вас тут в ближайшие десятилетия не жду (очень серьезно). Целую. Ваша герцогиня».

Саша плакала, перечитывая это письмо, и они с Ильей решили, что приедут к гости к герцогской чете не в конце декабря, а в начале ноября.

Чтобы успеть.

Но не успели, потому что через два дня после их возвращения им позвонил Жорж, который был не в себе, и дрожащим голосом сообщил, что мадам герцогиня умерла.

Она, не дожидаясь, пока рак убьет ее, уничтожила и его, и себя при помощи летальной дозы снотворного.

Следуя распоряжению Анны Ильиничны, на похороны они не поехали. На Рождество в шато не наведались: быть гостями глухого и не интересующегося ребенком герцога, потомка наполеоновского маршала, у них желания не было.

А в феврале нового года скончался и сам герцог – от естественных причин, во время послеобеденного сна.

– Мама, мама, а когда мы поедем к бамуле? – спрашивал Иван Ильич, и Саша честно ответила:

– Теперь уже никогда.

Картину Пикассо они от греха подальше поместили в банковскую ячейку.

Очередную операцию сынок перенес хорошо, и доктора были уверены: он сможет жить так же, как и любой ребенок.

Здоровый ребенок.

Саша с Ильей обсуждали то, имеют ли они право тратить деньги и на свои нужды.

Деньги от продажи «Кандинского».

– У нас почти миллион, а мы живем в этой небольшой квартирке, хотя могли бы купить себе особняк.

– Ну, это вряд ли. Цены на недвижимость в Ницце, и раньше умопомрачительные, в том числе благодаря нашим с тобой соотечественникам-толстосумам, взлетели до небес.

– И все равно нашему с тобой сыну требуются простор и уют!

Их сыну требовалась бамуля, но та ушла навсегда.

– Мне из банка звонили, предлагали различные возможности инвестиций. Еще бы, не каждый клиент хранит на своем текущем счету миллион.

– Теперь уже поменьше.

– Понимаю, ты не хочешь пользоваться плодами нашего с тобой, так сказать, преступления, но глупо иметь деньги и не использовать их во благо сына.

– Ну и в наше тоже?

– А что, мы будем жить отдельно от него? И в наше тоже.

Саша наконец сдалась – она понимала, что Илья прав. А муж уже присмотрел небольшой, но такой уютный особнячок с отличным видом на море – и недалеко от виллы Арсон.

Осматривая их будущий дом, Саша на последнем этаже наткнулась на огромное, во всю крышу, помещение, которое явно служило кому-то мастерской художника.

– Ты будешь творить? – спросила она Илью, и тот ответил:

– Ну, миллион рано или поздно закончится, надо же нам на что-то жить…

Серьезный разговор у них произошел чуть позже, и Саша пожелала знать, что он имеет в виду.

– Я думала, что мы с этим завязали.

– Ну, мы же не алкоголики, чтобы с чем-то завязывать.

– Понимаю, ты намеренно выбрал такой дом с мастерской, чтобы… чтобы создавать там новые чужие шедевры?

То есть попросту подделывать картины.

– А что, разве дом тебе не нравится?

Нет, дом был великолепный – но…

Но что, собственно, «но»?

– Как это говорят? Ноготок увяз – всей птичке конец? Не в жестянке ли с краской птичка увязла?

– Ну, не будь столь пессимистична! Ты же сама видела, как это легко!

Муж был прав. Не просто легко, а феерически легко.

И они уже подделали две картины. Даже три, если считать первого Петрова-Водкина, но тот изначально шел как подделка, поэтому не считался.

Они?

Ну да, Илья рисовал, а она помогала ему и обеспечивала сбыт.

Так и есть: ОПГ, организованная преступная группировка. Или портретная? Нет, провенансная!

То есть они ничем не лучше ПВК?

Вероятно, даже хуже. Потому что успешнее – намного.

– Задумалась? Саша, пойми, я как художник – не ноль. Если бы я был нулем, это было бы еще ничего. Но я середнячок, даже до такого, наверное, не дотягиваю. А вот как копиист, вернее как креативный копиист, создающий шедевры гениев живописи, которые они могли бы написать, но не удосужились, не имею себе равных. Ты ведь согласна?

Ну да, муж был, как водится, прав.

– Не могу же я уже сейчас уйти на пенсию и ничего не делать. А я мог бы именно что писать картины других мастеров. Так чем же это отличается от того, чтобы рисовать в своем индивидуальном стиле и продавать, получая большой гонорар? Копировать других – это и есть мой стиль.

Вздохнув, Саша заметила:

– Согласно букве закона, никто не запрещает рисовать как Кандинский, Гоген или Рафаэль. Никто даже не запрещает искусственно старить работы. А вот если ты подписываешь этот свой новодел именем умершего гения и, более того, водишь за нос кучу крутых искусствоведов, продавая помешанным на искусстве богачам эти самые «шедевры», то это уже уголовно наказуемо.

– Ну, значит, мы уже давно преступили черту запретного. Тебе же понравилось?

Саша вспомнила, как дурачила герра профессора. А потом жутко богатого японца. И всех этих чопорных и заносчивых арт-экспертов, которые мнили, что их никто и никогда не проведет.

А вот они взяли и провели.

Муж с надеждой посмотрел на нее:

– Значит, да? Мы продолжим? Сын, конечно же, ничего знать не будет – если нас поймают, то ребенок будет ни при чем!

– Почему это нас должны поймать?

– Ну, всех преступников рано или поздно ловят?

– Далеко не всех.

Она вспомнила о Феде, давно уже не ее Феде.

– Значит,