деревенеют ноги, теряя человеческий облик, как горбом выгибается спина, а волосы обрастают лишайником. Мой путь закончен, но Обитель не принимает в свой покой, отравленных изнутри. Тьма без родовых нитей, смерть выкорчеванного дерева забирает прожившего слишком долгую жизнь. Насмешкой родовая гиностемма — трава бессмертия — сдается последней. Напоследок выпрастывает новые листья, раскрывается мелкими белыми цветками…

— Гин… — слышу тихий любимый голос, но уже не имею сил ответить…

* * *

Полина лежала на земле посреди густых зарослей. Точнее она была этими зарослями, где белесые стебли дикой повилики обвивали стволы терна и шипастые стебли ежевики, лозы дикого винограда и восковые листья плюща. Она росла тонкой, тянущейся к свету травой, набухала готовыми распуститься цветами, сочилась соком налившихся ягод, трепетала под порывами ветра. Она видела, ощущала, жила, но не имела тела.

Ветви зашелестели, пропуская в чащу желанного гостя, давнего приятеля. Сердце зарослей запульсировало радостью — юноша, едва покинувший возраст отрочества, полз на четвереньках бережно прижимаю к груди скулящий пушистый комок.

— Тише, дурашка. Барон услышит, прикажет утопить. Как ты в капкан-то умудрился попасть? Дай помогу.

В ответ на заботу раздалось грозное тявканье. Парень, не боясь быть укушенным, сжал морду молодому псу. Заросли встрепенулись, расправляя листья, гася звуки. По скуластому лицу скатилась непрошенная слеза жалости:

— Глупый, а все тварь Божья, — ласково шепча, юноша осматривал рану.

Полина залюбовалась — длинные темные волосы, небрежно перевязанные на затылке алой лентой, тонкие волевые губы, серые, как небо перед дождем, лучащиеся заботой глаза. Он был на кого-то неуловимо похож, кого-то близкого и родного, но кого девушка не могла вспомнить. Ей мучительно захотелось коснуться, заправить выбившуюся прядь, ощутить под ладонью биение сердца, вдохнуть запах кожи, но вместо рук стебли повилики приласкали обнаженные ступни, вместо губ лепестки цветов рассыпались по волосам. Юноша болезненно поморщился и на спине сквозь холщовую рубаху проступило кровавое пятно — последствие недавней порки кнутом.

— Карел, Карел! — раздалось приглушенное, — Господин барон ищет тебя.

— Где это никчемный щенок?! — недовольно прозвучало следом.

Парень заканчивался обрабатывать рану пса едко пахнущей мазью.

— Позволь воспользоваться твоими дарами? — спросил, обращаясь к зарослям, а после оборвал лист подорожник и примотал его к лапе побегами повилики. — Сохрани ему жизнь, Святая дева!

Припал к земле в поклоне и поцеловал траву. Заросли взволнованно затрепетали, принимая его ласку и слезы, пролитую кровь и искреннюю благодарность.

— Карел, — прошептала Полина, узнавая, чувствуя, как боль и любовь с одинаковой силой разрывают ее сердце.

— Этот — мой! — усмехнулись заросли, и мир потемнел, видение потускнело, растворяя в далеком прошлом бастарда барона Балаша, получившего в дар первую Повилику.

— Вставай, выполни предначертанное. Прими его жертву и свою судьбу! — голос Первородной звучал отовсюду, повелевал, собирал по крупицам, наполнял силой, заставлял открыть глаза.

* * *

Неизбежность будущего первым ощутил Граф. Клематис по-прежнему был мертв — жесткие черные стебли продолжали удерживать, не давая возможности пошевелиться, но внезапно к их давлению добавилось жжение в груди, там, где символ садовников разветвлялся, образуя раскидистую крону. Чернила, созданные из сока Повиликовых, пришли в движение, через ранки и порезы от острых листьев под кожу проник яд. Безопасный для человека, он стремился вывести малейшие следы паразиток и сорняков, выжигая рисунок древа изнутри. Мужчина стиснул зубы, превозмогая боль, но не удержал крика.

Разбуженная врагом от мертвого сна открыла глаза та, на чьем плече больше не алел клематис — мертвый черный цветок обвивал руку от запястья до ключицы. Молча, отстраняясь от склонившегося над ней доктора Керна, отмахиваясь от теткиного: «Жива?!», игнорируя «Полли!» Рейнара Гарнье, Полина Эрлих, Клематис из рода Повилик поднялась с земли. Натянулись задеревеневшие стебли, сжимая в смертельных объятиях графа Кохани. Застонали омертвевшие жилы лиан гиностеммы. Повилика положила ладони на серебристый мох, покрывающий вычурный черный пень — возлюбленного, спасшего ее ценой своей жизни. Прищурила карие глаза, где разгорался золотой пожар возмездия и вскинулась, расправляя плечи, призывая к первозданной сотворившей их силе, ощущая всех упокоенных в Обители братьев и того, первого, породившего их художника, Мастера MS, нашедшего покой здесь же средь розовых кустов.

Клематис расправлял лепестки, поднимал иссушенные листья, но не зелень жизни наполняла их, а черная скорбь потерь. Мертвые, они твердели, как утратившая плодородность почва, отливали сталью срезающих колосья серпов. Острые обсидиановые веера раскрывались на лианах, подбирались к Графу, бьющемуся, как муха в паутине повиликовых пут.

— На помощь! — крикнул Кохани, но придушенная, пойманная в ловушку зарослей охрана не услышала призыв.

Полина склонила голову, наблюдая, как покорный ей лепесток надрезает кожу на запястье Графа, окропляя землю темной кровью врага. Стиснула пальцы и острый лист потянулся к горлу, где нервно дернулся кадык.

— Не надо, — Рейнар возник рядом, осторожно кладя ладонь на плечо, — ты не такая.

Девушка медленно повернула голову, равнодушно глядя в голубые глаза:

— Такая. Паразитка. Ведьма. Повилика.

Но не успели веера клематиса раскрыться во всей смертельной красоте, как Белая Роза, волей собрав остаток не магических, но человеческих сил, подскочила на ноги, схватила оставленную Бастианом лопату и без раздумий бросилась на Графа.

— Сдохни, тварь! — выплюнула в лицо прежде, чем одним ударом снести голову с плеч. Черный и ледяной глаза моргнули последним удивлением. Земли розария впитали яд, вытекающий из мертвого тела.

* * *

Чудеса кончились. Сколько бы повиликовых не возлагало руки на остов Гиностеммы, сколько бы не молила Полина Первородную вернуть Гина — уставшая от войны Обитель оставалась глуха. Доктор Керн, вспомнив о клятве Гиппократа, осмотрел застрявших в терновых зарослях нападавших — живых, но странно безучастных к боли и окружающему миру.

— Забвение, — нехотя пояснила Белая Роза, кровожадно сжимающая окровавленную лопату. — Скоро очухаются, но ничего не вспомнят.

Молча, спустились они с холма, минуя медленно приходящих в себя бойцов корпорации. Молча загрузили останки Карела Замена в вертолет Стэнли. Заговорили хором, только когда оторвались от земли. Лишь Полина продолжала отрешенно молчать, не принимая участия в беседе, полной ужасов пережитого и планов на будущее.

Он был мертв. Земли Обители не приняли Гиностемму. Яд садовников, забранный Гином из ее крови, убил его, как когда-то давно обрубил родовую связь брата Бейзила. И его прощальный дар — новой возвращенной жизни — Полина не могла воспринимать иначе, как проклятие. Она не чувствовала в себе ни капли сил — пустая оболочка, выполнившая предназначение. Сухоцвет, век которого миновал.

— Отвези его в Халлербос, — сказала Стэнли по приземлению. Ирландец кивнул, постарался сдержаться, но не смог — сгреб в охапку, оцарапывая щеку двухдневной щетиной и смачивая слезами ее растрепавшиеся волосы.

У самой Полины