к фильму, и он всерьез задумывается бросить работу, чтобы больше уделять времени творчеству. А твой брат… Ох, — в голосе женщины послышалась раздраженная усталость.

— Что, опять вырастил на соседском участке кусты вместо газона? — тяга младшего Карела к озеленению с каждым годом все больше выходила из-под контроля.

— Хуже. На школьном стадионе распустилось маковое поле.

— Надеюсь, не опиумный мак? — Полина хихикнула, представив довольное шалостью лицо брата и реакцию окружающих.

— Пока обычный, хвала Первородной. Но если так пойдет дальше, нам придется переезжать в пустыню.

— Сможете выиграть грант на ее озеленение.

— Кроме шуток, поговори с братом. Тебя он послушает.

— Сомневаюсь. Одиннадцатилетние парни знают все лучше всех, и уж точно лучше скучных старших сестер.

— Ты не просто сестра, ты — его героиня.

— Без геройских сил.

«Героиня», — определение скребло горло, стягивало голову свинцовым обручем и заставляло болезненно пульсировать черный цветок на плече. Жизнь, разделенная на «до» и «после». Прошлое волшебной Повилики — Клематис с магическим родовым знаком и настоящее обычной женщины — Полины Эрлих с красивой, но бесполезной татуировкой. Мир, в котором было любимое дело, успешное, приносящее радостное удовлетворение творчество, немного чокнутая, но любящая семья, друзья, готовые поддержать безрассудную глупость, и даже мужчины — непозволительная роскошь для женщин ее семьи, привязанных к единственному господину. Неделю назад ей исполнилось двадцать шесть. Смертельный для одинокой Повилики рубеж был успешно пройдет, стебель не пересох, корни по-прежнему крепко цеплялись за равнодушную землю. Просто еще один прожитый год. Год без него.

Полина свернула разговор округлыми общими фразами и обещаньями скоро приехать. Отложила телефон все еще щурясь от настырного весеннего солнца, любопытно заглядывающего сквозь листву в ее тихое убежище. Едва прикрытая плющом беззастенчивая нагота роденовой статуи в теплом утреннем свете отливала не холодом мрамора, но бархатистой нежностью кожи. Раз в год мадемуазель Эрлих приезжала в Вену, с одержимостью мазохиста вскрывая старую рану, садясь за один и тот же столик в «Централь», повторяя однажды пройденный маршрут. И каждый год оправдания мучительному ритуалу находить становилось все сложнее. В этот раз судьба сжалилась, подкинув приглашение к сотрудничеству от Кунстхалле* (выставочный зал современного искусства в комплексе Музейного квартала в Вене). Предположив очередной непрошенный подарок бывшего, Полина напрямую спросила Рея, но профессор искусств только пожал плечами и поздравил с завидной для художника возможностью выставиться в одной из самых популярных галерей.

В комнате, небрежно скинув черный халат из тяжелого шелка на постель, критично рассмотрела себя в высоком зеркале — высокая, тонкокостная, с едва доходящими до плеч непослушными волнами каштановых волос. Стебель клематиса — зола и пепел осевшие на запястье, обвивающие предплечье и вспыхивающие угольным остовом навсегда сгоревшего цветка на плече. Татуировка, вызывающая своей детализированностью и красотой неизменное восхищение на всех арт-сборищах — вечное напоминание об утраченном прошлом.

Серебристое платье второй кожей обтянуло точеные формы, алый шарф под цвет помады отвлек от грустной задумчивости взгляда. С усилием отказавшись от удобства кроссовок, она позволила себе хрупкую женственность высокого каблука: «Сегодня мне некуда спешить».

К галерее Полина подъехала раньше на полчаса, рассудив, что для неторопливого кофе времени маловато, а для праздной прогулки — неподходящая обувь, решила осмотреться внутри.

Ранний час не располагал к толпам посетителей, зато позволял насладиться личным пространство, эгоистично впитывая энергию чужого вдохновения. Девушка неторопливо миновала анфиладу залов, оказавшись в небольшой комнате, выходящей во внутренний двор. Среди цветущих сакур, под сенью плакучих ив стояли кофейные столики и мягкие диванчики для посетителей. На барной стойке был выставлен сервиз с кофейником и ажурными чашками, но никого поблизости не наблюдалось. Полина оглянулась, испытывая странное чувство, будто кто-то наблюдает за ней — сад был пуст. Достав мобильный, набрала номер назначившего встречу куратора — звонок прозвучал где-то в глубине двора, за поворотом мощенной дорожки, теряющейся среди склонившихся до земли ивовых ветвей.

В тишине пустого кафе каблуки особенно звонко стучали по каменным плиткам. Встреча приобретала налет загадочности, выходя за формальный деловой формат, и девушке стало слегка не по себе. Ориентируясь на трель звонка, она свернула за поворот, прошла сквозь длинные, путающиеся в прическе и цепляющиеся за шарф ветви и остановилась у низкого столика, на котором вибрировал и наигрывал вальс Штрауса оставленный кем-то телефон. На экране высвечивалось ее имя. Полина раздраженно нажала «отбой», оглядываясь. По-прежнему, никого!

Только на широком полукруглом диване — прозрачная папка чьих-то эскизов. Несколько резких как молнии шагов, сопровождающихся цокотом каблуков, подобным грохоту грома в тишине природного алькова. На верхнем рисунке языки пламени, в огне которого чернеют, догорая две переплетенные лианы. Потерявшими уверенность, подрагивающими пальцами девушка взяла папку, осторожно перелистнула, открывая следующую работу — белый клематис с золотым абрисом лепестков в лиловой дымке весеннего леса. Она прикусила губу, гася рвущийся громкий вздох, зажмурилась, боясь смотреть, но все же вытащила наугад третий эскиз — сквозь запотевшее зеркало в ванной смотрели двое — девушка с алым цветком на плече и мужчина, обвитый черными стеблями гиностеммы.

— Мисс Эрлих, простите, что заставил ждать, — низкий грудной голос — удивительное сходство, иллюзия, неудачная шутка, привет от давнего мертвеца.

— Это я приехала раньше, — заставляя слова звучать спокойно и ровно, унимая нервность рук, медленно откладывая стопку рисунков и оборачиваясь. Бледное скуластое лицо с глубокими, серыми, как грозовое небо глазами, едва уловимая усмешка тонких губ. Меньше секунды на узнавание, стремительный миг на взрыв эмоций и ровно три гулких шага до меткой пощечины:

— Ты живой!

— Ай-яй-яй, дикая молодая Повилика! — ладонь, пойманная в капкан сильных пальцев, прижатая к теплой щеке. Пульс, бьющийся под кожей, дыхание, разрывающее грудь.

— Гин…

— Полина…

И поцелуй, подтверждающий жизнь, наполняющий пустоту, заставляющий сердце биться счастьем, сводящим с ума.

— Но как?

— Магия, — все та же усмешка, пойманная на кончик языка, пока руки проверяют реальность тел, проникают под одежду, спешат жить.

* * *

Тонкое, не скрывающее красоты платье на изящных изгибах молодого тела. Черный обвивающий руку цветок, распускающий лепестки у ключицы, и мои ладони, касающиеся его, скидывающие бретель, освобождающие шею долгим, мучительно крепким поцелуям. Наградой за томительные вековые ожидания стон согласия, слетающий с влажных приоткрытых губ. Холодные длинные пальцы — резкие, нетерпеливо распахивающие рубашку на моем теле, скользящие по вздымающейся груди, изучающие идущую от сердца вязь гиностеммы.

— Завядшая, как и мой, — шепчет любимая, целуя черные листья и вязь стеблей, опускается ниже, толкая меня на диван, прямо поверх разбросанных эскизов. И я поддаюсь, увлекая ее за собой в самое лучшее из возможных грехопадений. Нет нужды в повиликовом радио — мы понимает друг друга