слез не было, как не было других цветов в черном клематисе на плече и родовой магии в ее крови.

* * *

Лиловые вечер разливался за порогом уединенной хижины. Стэнли О’Донелли стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание строгой матушки, прокрался по лестнице, на перилах которой сотню лет расправлял крылья рвущийся в небо альбатрос. К груди мужчина прижимал бутылку односолодового виски, раритетную, спасенную из пожара в Бушмилсе его прадедом. Озираясь, как замышляющий шалость сорванец, быстро миновал поросшую колокольчиками поляну и скрылся в зарослях. Неподалеку, где буковые деревья расступались, образовывая открытую солнцу прогалину, спал вечным сном его лучший друг.

Удобно устроившись меж черных корней, Стэнли откупорил бутылку и, сделав щедрый глоток, похлопал по искореженному стволу, напоминающему сгорбленную спину.

— Теперь они обе с тобой, дружище.

У подножия пня стелился вечнозеленый барвинок, щедрый на фиолетовые цветы даже сейчас, на излете осени. Забраться выше у могильной фиалки не было шансов — там безраздельно царил клематис, каждую весну распускающийся гроздьями белоснежных соцветий, а к середине лета меняющий невинную белизну на огненно-алую киноварь страсти.

Повилика

«Работы мадемуазель Эрлих подобны весенним первоцветам, чьи метафорические образы повсеместно встречаются в серии, названной автором «Возрождение». Пронзительная звонкость раннего утра ослепляет непривыкших к незамутненной чистоте городских жителей. Посетителям выставки стоит захватить с собой солнечные очки — настолько ярко, до кристальности резко стартует художник в заглавной картине — «Зависимость». Это аллегория мира, преисполненного отношений между любимыми и ненавистными, близкими и отвергнутыми, живыми и мертвыми. Тонкость мысли пронизывает работу растительной орнаментикой, подчеркивая неизменную непрерывную связь всего сущего и вплетенного в него малого семени — человеческой души. Мне посчастливилось наблюдать зарождение идеи, первые эскизы, черновые наброски, и с уверенностью могу утверждать — рука не дебютанта, но мастера привела их в мир. Запомните это имя — Полина Эрлих, на небосводе искусства зажглась новая звезда.

Профессор искусств Рейнар Гарнье, специально для журнала Apollo<* (Журнал Apollo был основан в 1925 году и является старейшим изданием в сфере искусств и одним из самых авторитетных мировых изданий)

Полина отвлеклась от глянцевого издания на звонок смартфона:

— Линеке, ты видела статью Рея? Она восхитительна, правда? — восторженный голос матери вызвал мимолетную улыбку.

— Правда. Но я не могу оставить мысль, что Гарнье подлизывается, — девушка откинулась на спинку садового кресла и закрыла глаза, подставляя лицо весеннему солнцу. Дальнейшие слова Лики она знала наизусть:

— Он хороший человек, Полина, и его чувства к тебе искренни. Мне кажется, он заслуживает еще один шанс.

Шанс… Потребуется что-то посильнее обычного желания, чтобы разжечь костер без дров на пепелище. Прошлым летом она уступила — уговорам ли матери или долгим и красивым ухаживаниям Гарнье, но собрала чемодан и отправилась вместе с Рейнаром на Азорские острова, где чета Кернов реформировала корпорацию «Баланс» и растила маленькую непоседу Викторию, как две капли похожую на Бастиана.

После гибели Графа (по официальной версии от несчастного случая во время турпоездки) Рей унаследовал все активы, включая гигантский фармацевтический холдинг и замок с секретной лабораторией на склоне вулкана. Искусствоведу претила причастность к Ордену садовников и всем его махинациям, но отказываться от большого куша и пускать имущество с молотка его отговорили. Откинув сантименты и травматический опыт прошлого, Белая Роза показала себя хваткой деловой леди, быстро склонив души не чающего в ней доктора Керна возглавить корпорацию и перенаправить ее мощности в благое русло. Гарнье был рад такому исходу и с удовольствием скинул с себя большую часть забот, оставшись формальным владельцем «Баланса», несколько раз в год присутствующим на собраниях и деловых встречах.

Сложнее обстояли дела с Орденом вольных садовников. Большая часть адептов с легкостью переметнулась на сторону новой власти, рассудив, что сытая стабильная жизнь важнее великой идеи, но были и те, кто категорически отказался прогибаться под паразиток и сорняков. Ими занялась троица старых пней — потрясающе живучий Кипрей, легко воспламеняющийся Диктамнус и их неугомонный лидер Юджин — Пинь. Полина предпочитала не вникать в дела команды воинственных пенсионеров, резонно предполагая, что методы их работы далеки от законных и человеколюбивых. Зато старики подозрительно спелись с семьей О’Донелли, между шустрой Мардж и вспыльчивым Диктамнусом проскочила искра, и Стэнли шутил, что мать, отчаявшись его женить, решила выйти замуж сама. Без присмотра не остался и Юджин Замен. Поначалу изрядно докучавший Басу Керну своей привязанностью к его Полин бывший пень Пинь обосновался в старом домике Эрлихов. Поврежденные при побеге из оранжереи корни-ноги слушались плохо, и добросердечная Лика попросила соседку приглядывать за пожилым родственником. Одинокая и любопытная до всего мадам Дюпон настолько вошла в роль сиделки, что стала проводить с Юджином не только несколько дней в неделю, но и большую часть ночей, а после и вовсе сообщила, что Ликины подушки с чувственными снами ей без надобности рядом с таким обходительным кавалером.

Только Полина оставалась одна. Рейнар старался загладить вину, балансируя на грани между влюбленной навязчивостью и дружеским вниманием. Она давно перестала упрекать его в случившемся, понимая, что мужчине осознать себя пешкой в чужой игре, возможно, сложнее, чем ей принять извинения. Они появлялись вместе в художественных галереях и на перфомансах, выходили в театры и на концерты. Папарацци мгновенно записали ее в близкие подруги и даже невесты, но время шло, студентка закончила магистратуру и открыла маленькое дизайнерское бюро. Докучные сплетники тут же приписали мелкие успехи связям и деньгам Гарнье. Статью Рейнара о ее первой выставке, тоже обязательно спишут на их близость, хотя теперь они видятся крайне редко.

Две недели на Азорах оказались ошибкой. Чуткий и внимательный Рей настолько старался все сделать хорошо, что Полине стало невыносимо тоскливо от слащавой правильности происходящего. Он окружал ее заботой, предугадывал желания, ловил малейшие смены настроения, а она… на третий день купила в лавке на побережье мольберт и краски, сбежала к озеру в долине на дне уснувшего вулкана и принялась писать — гортензии, азорины, гиацинты, барвинки и мертвый черный клематис, оплетенный цветущей гиностеммой.

Тогда и родилась первая серия ее по-настоящему самостоятельных работ — картин, глядя на которые Полина ощущала себя не учеником и подражателем, а художником. Статья в Apollo была способом Рейнара сказать миллионное по счету «извини», докучливое, но, все же, чертовски приятное. Ее заметили, ее поздравляли с успехом, ее приглашали на вернисажи. Лика была пятой за утро, кто звонил, прочитав журнал.

— Как дела дома? — поинтересовалась, лишь бы увести мать с любимой тропы отношений дочери.

— Суматошно. Владу предложили написать музыку