– густой, идёт она, в снегу вся, так и чуть-чуть её не затоптал. А когда спешился – и говорит: «Садись», – и слышит: «Нет», – и вся на том беседа. Молча и в Каменск вступили: она, он следом, конь – в поводу, – колонну замыкая.

Не стал Несмелов заезжать домой, на просёлок ворожейский коня вывел. В Ворожейку прибыл к полудню, когда солнце из-за сопки уже вынырнуло и снег на деревенских полянах есть принялось – так по нему, по снегу, соскучилось. Зашёл к Меркуловым, у Василисы квасу попросил, та принесла, попил и говорит: «А где отец? Куда он подевался?» К побелке готовится Василиса – глину в корчаге толкушкой месит – и отвечает, на Несмелова не глядя: «Куда!.. Куда он мог… На Сым к родне подался. Укатил ещё на Дионисия». – «Вон оно чё, – говорит Несмелов. И спрашивает: – А назад-то скоро обещался, нет ли?» – «А мне он чё-то не докладывал. Но, я как думаю, покамест на Аверкия там хорошо не отгулят, и не появицца, – отвечает Василиса, голос её дрожит от строгости. – Ещё и ладно, еслив очурацца, а то, ведь знам… когда шлея-то под хвостом елозит… уёму нет на нас, ага… Все вы такие, мужики!»

Не стал Несмелов за себя и за всех мужиков оправдываться: какие есть, такие есть.

Помог Василисе побелить в избе, после побелки мебель по местам расставить, а поздно вечером, затемнело когда в небе и в избе, легко поужинал приготовленным Василисой наскоро, отведал молодой медовухи, ею, Василисой, сваренной – тятя, отбыть как, дескать, дак наказывал, чтобы к его приезду поспела, – ею теперь ему, Несмелову, за помощь только поднесённой, и спать в другую комнату отправился, где для него было постелено. А там: долго-долго, загоняв до смертного скрипа кадык – глотая горечь, глубоко вдыхая запах сырой глины и помытого наспех, но не выскобленного ещё с песком и воском не натёртого пола, лежал-ворочался он… На образа, подсвеченные бликами из печки, впотьмах нагляделся, тоской измучился собачьей – и позвал под утро уж негромко: «Э?.. Слышишь?.. А?.. Иди сюда, присядь-ка рядом, Василиса».

– Ну, мать честная!.. Сын-то уж большой, – подумал вслух Несмелов. – Сидит – строгает… ну, зараза…

– Чё? – дрогнув кожей на боку и поведя назад ушами, спросил конь.

– П-паш-шёл ты!.. Лихорадка, – прикрикнул на него Несмелов.

Так вот и ехал. То задрёмывал в седле, то просыпался. Забудется – голову на грудь свесит; очнётся – кругом осмотрится – деревья, из тумана выступающие, обнаружит, различит внизу дорогу – и снова в дрёму погрузится. А когда конь… то ли на рытвине споткнулся, то ли, нагнувшись, чтобы сощипнуть травы, остановился резко, то ли и сам уснул да оступился… словом, слетела с темени Несмелова фуражка – не стоптал её как-то конь, повезло коню – промазал. На землю соскочил Несмелов, фуражку подобрал, коню сказал, чего тот стоит, и после так: держит в одной руке узду, в другой – фуражку, широко шагает, порывисто – некогда теперь коню склоняться за травиной – едва за хозяином поспевает.

Ялань увидели одновременно – конь, он и солнце. Солнце с Несмеловым – те молча, конь – заржал.

– Ну, полудурок… Зубы растеряешь!

2

Во вторник ещё, когда обескровленного комарами и мошками, с еле-еле душой в теле, Чеснокова Гришку ворожейские скудельники привезли в Ялань, где его, едва тёплого, положили тотчас же в больницу, вечером состоялось в клубе – по другому, правда, случаю – партийное собрание, на котором, тем не менее, помимо прочего, постановили: Митю во что бы то ни стало изловить, так как умом он, Митя, неисправен – и мало ли ещё что может натворить по нездоровью, попускать ему нельзя – в лес ходят женщины и дети, этих поскотиной не удержишь – пора ягодная приближается, – пусть ничего он им и не сделает, но напугать напугает. И те из мужиков, кто, дел неотложных дома не имея, не желая ли ими заниматься, вызвался участвовать в поимке Мити, сегодня, то есть в воскресенье, пришли к восьми часам утра в контору МТС. Ждут участкового – и тот не запозднился.

Трое суток до этого промотался Несмелов по тайге, подкрепляясь сухарями да быльём съедобным, запивая для веселья кипяточком, ночевал, подпаливая пень гнилой для дыма, где придётся, до Ворожейки аж добрался – и таким вот обзавёлся мнением:

А. Логово Митино находится, скорее всего, в районе Малого Соснова, если и не на самом ручье, то где-то рядом.

А почему? Да потому, что:

А. От Чеснокова Гришки ничего пока нельзя добиться – сил ещё не набрал, чтобы рот открыть для ответа, – и кормят с ложечки ещё его – так он ослаб, а может, притворяется. Но что известно, то известно. Где подобрали Гришку ворожейцы? В Галинином логу. Так? Так. А от Галининого лога ходьбы на час до Малого Соснова – Гришка никак не мог продюжить больше часа, хоть и тощий – тощие дюжие.

Б. Он же, Несмелов, от Малого Соснова через Большое Сосново прямками следуя на Медовое, наткнулся около Малого Соснова на крохотное, осотью и кипреем затянутое польцо в четыре – так, примерно, вряд ли больше – сотки, где никогда такого не было. Уже взошла на нём, на этом крохотном польце, картошка, скоро и зацветёт. А кто её там умудрился посадить? А кто вскопал? Да кто же, кроме Мити? Надо так чокнуться, как он, чтобы туда с картошкой потащиться… Не прополол – так это он нарочно – чтобы в глаза не бросалось.

Если учесть два этих обстоятельства и добавить к ним обычное чутьё, то он, Несмелов, так считает:

А. И никуда больше пока не соваться, время попусту не тратить, а искать нынче только там, в районе Малого Соснова.

Б. Идти всем туда не по одной дороге, а по разным – на всякий случай, так сказать, хоть и: день, похоже, опять будет жарким, вряд ли Митя станет по тайге шарахаться, из берлоги своей не вылезет сегодня, – но ещё раз надо повторить: на всякий это случай.

В. И не всей гурьбой, значит, не всей компанией, а – разделившись на пары. Здесь десять человек – пять пар, выходит, ну и дорог на Малое Сосново ровно столько, если не исключать ещё и зимника, им тоже следует пройти.

Г. Ружья взять, но по дороге не палить, какой бы зверь ни выскочил где; птица на гнёздах – бить её нельзя.

Д. Собак с собой не брать, чтобы лаем не спугнули: ум Митин