Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но что? Лее не приходило в голову ничего, кроме…
— Сенатор Лея Органа — не кто иная, как дочь самого Дарта Вейдера!
Лея замерла в центре урагана. Зал содрогался от возмущенного рева, сенаторы вопили, топали ногами, свистели и стучали кулаками, но она почти не слышала их — все заглушал стук крови в висках. Дышать было трудно, словно разоблачающие слова Рэнсольма Кастерфо обвились вокруг нее мощными щупальцами, перекрыв кислород.
— Это ложь! — прозвучал поверх бесноватых воплей голос Вариш Вицли. — Грязная, бессовестная ложь! Пусть сенатор Органа встанет и скажет это!
«А я смогу?» — как сквозь сон, подумала Лея. От потрясения ее охватила такая слабость, что встать, казалось, почти невозможно.
— Я не стал бы бросаться голословными обвинениями, — сказал Рэнсольм. — И сейчас я представлю здесь свое доказательство, чтобы все поняли: мы только что чуть не доверили высшую власть дочери повелителя Вейдера.
Доказательство? Какое еще доказательство? Лея смотрела на Рэнсольма в ужасе и замешательстве. Она должна была бы злиться на него, возмущаться его предательством, но чувствовала лишь растерянность.
И тогда Рэнсольм поднял перед камерами сундучок. Не просто какой-то деревянный ящичек, а памятный ларчик, какой был у каждого ребенка на Алдераане. Родители, бабушки и дедушки украшали ларчик резьбой, но что хранить в нем, ребенок решал сам. Положить туда что-то означало, что ты стал достаточно взрослым, чтобы больше не пользоваться этой вещицей, но она все равно важна для тебя. Потом, когда детство останется позади, можно будет заглянуть в ларец и увидеть, как ты сам слагал историю своей жизни.
Лее показалось, что ларчик похож на тот, что когда-то был у нее. Но она не видела его уже больше тридцати лет и была уверена, что ларец и все ее сокровища канули в небытие вместе с Алдерааном.
Памятный ларец никто не имел права открывать без разрешения хозяина. Но Рэнсольм открыл тот, что держал в руках. И достал оттуда музыкальную шкатулку. Лея узнала ее с первого взгляда, и воспоминания вспыхнули так пронзительно, что защемило сердце. Но Лея не успела задуматься о том, как вещица уцелела и попала в руки Кастерфо, потому что он открыл крышку и зазвучала музыка: «Лунный свет, прозрачный свет…»
А потом музыка смолкла, и заговорил Бейл Органа.
При звуке его голоса на глаза Леи навернулись слезы. Но этот голос открывал всем ее самую страшную тайну. «Они используют обоих моих отцов против меня», — в отчаянии подумала Лея.
Бейл Органа, так часто выступавший в сенате во времена Старой Республики и Империи, человек, у которого хватило мужества противостоять Палпатину, когда все прочие склонились перед Императором, держал свою последнюю речь через маленькую музыкальную шкатулку. Многочисленные громкоговорители подхватывали и воспроизводили его слова, а вскоре их будут крутить по всем новостным каналам.
— …Твой отец стал Дартом Вейдером.
В зале снова поднялся крик, громче прежнего. Лея стиснула зубы, пытаясь наскрести хоть немного самообладания. Отец — ее настоящий отец, — должно быть, спрятал эту шкатулку где-то за пределами родной планеты, потому что предвидел, что может погибнуть. Только так он мог открыть Лее правду. А сенат обратил его самоотверженность и любовь против его дочери. Лея на миг испытала облегчение, что Бейл никогда не узнает, как его послание использовали, чтобы втоптать ее в грязь.
Тай-Лин Гарр каким-то чудом сумел добиться слова. Его немалый рост, алая мантия и серьезный, властный вид заставили зал замолчать.
— У нас нет доказательств, что запись — не подделка. Никаких доказательств. Бейл Органа был известным государственным деятелем, сохранилось множество записей его выступлений. Любой дроид мог использовать их, чтобы синтезировать его голос и заставить говорить что угодно. Без сомнения, какая-то музыкальная шкатулка не может быть основанием, чтобы очернить репутацию одного из самых выдающихся членов Галактического сената.
— У меня есть все основания верить, что запись подлинная, — ответил Рэнсольм. — Но если я не прав, пусть сенатор Органа сама скажет, что это подделка.
Голос его дрожал от гнева, в глазах застыло отчаяние, но Лея видела — в глубине души он все еще надеется, что ошибся.
Она могла солгать. Могла встать, возмущенно объявить шкатулку подделкой и выйти из сената с гордо поднятой головой. В имперских банках образцов тканей так и не нашлось ни одной клетки, помеченной как принадлежавшей Энакину Скайуокеру или Дарту Вейдеру. Уж конечно, Палпатин позаботился, чтобы никто не мог создать клона его самого могущественного ученика. Поэтому теперь никто не сможет доказать, что Лея — дочь Дарта Вейдера.
Но подозрения останутся. Слухи будут преследовать ее до конца дней. Сколько ни отрицай, а обвинение столь сенсационное и тяжелое так просто не отринуть. Особенно если оно справедливо. Лея могла положить конец своей карьере и славе здесь и сейчас, как топором обрубить, или оставить их медленно гнить год за годом, сплетня за сплетней, пока вовсе ничего не останется.
Лея встала. Она боялась, что колени подогнутся, но смогла с достоинством выпрямиться и спокойно посмотреть в зал. Дроиды-усилители роились вокруг нее стаей мотыльков, готовые разнести на весь мир каждое слово.
— Обвинение сенатора Кастерфо справедливо, — сказала она. — Моим отцом был Дарт Вейдер.
* * *
— Как вы это узнали? — спросил сенатор Гиллер, один из множества центристов, увязавшихся за Рэнсольмом, когда он покинул зал сената.
После признания Леи зал быстро опустел, но Рэнсольма и не думали оставлять в покое.
— Это был выстрел точно в цель, говорю вам, точно в цель! — не унимался Гиллер.
— Ее даже сенатором больше не изберут, а то и вообще заставят уйти немедленно, — добавил сенатор Мэдмунд, усмехаясь, как будто Рэнсольм удачно пошутил. — Наконец-то нашлась управа на эту спесивую принцессу!
— И как вовремя! — подхватил чей-то секретарь. — Только представьте, а если бы ее выбрали? Мы бы оглянуться не успели, как нам всем пришлось бы склониться перед новым Дартом Вейдером!
Сенатор Гиллер хлопнул Рэнсольма по плечу широкой лапищей:
— Сегодня вы спасли нас всех, Кастерфо. Мы этого не забудем.
И верно, не забудут. Очевидно, карьера Рэнсольма отныне круто пошла вверх. Раз — и он уже одна из самых известных фигур в сенате, а то и самая известная, сразу после развенчанной Леи Органы. Его будут приглашать на все вечера, подходить и жать руку, звать в самые влиятельные комитеты. Нельзя даже исключить, что его попросят стать кандидатом в Первые сенаторы от центристов.
Но он не испытывал гордости. Живот крутило, Рэнсольм отвечал односложно и не по делу и хотел только одного — отделаться от толпы почитателей. С тех пор как он впервые услышал запись из музыкальной шкатулки, ему ни минуты не удалось побыть одному. Леди Кариса оставалась с ним постоянно, до самых дверей зала. У него не было ни мгновения, чтобы сжиться с мыслью, что его друг оказался врагом. Теперь ему надо было отдохнуть от всей этой суеты, посидеть и подумать.