землю неким коконом, образовала пустоту, в которой не было слышно совершенно ничего – только звон крови в висках и в затылке, да еще далекая боль внутри, она тоже ощущалась, и все – больше ничего не было.

– Эй, погранец! – неожиданно раздался сильный хриплый голос – кричал один из контрабандистов. – Не стреляй пока, погоди!

– Ну? – отозвался Кацуба неохотно.

– Давай прекратим кровопролитие. Мы тебе дадим товаров, трогать тебя не будем. Тебе останется только одно – сделать вид, что нас упустил. Годится такое?

– Нет, не годится, – просипел в ответ Кацуба.

– Почему? Хорошая же штука – обмен.

– Не годится, – упрямо просипел Кацуба, придавил рукою пса, пытавшегося подняться. – Годится только одно: руки, поднятые в гору. Вверх то есть. Разумеешь?

В ответ контрабандист зашелся в оскорбительном смехе.

– А хо-хо, погранец, не хочешь? Застрелим ведь – от нас не уйдешь.

– Один такой грозный из ваших догрозился – валенки, похоже, сушит. Да? Так будет и с тобою, если не сдашься.

– На испуг не бери. Я не сдамся… Жаль, погранец, не удалось договориться, – от голоса этого, кажется, серая ватная пелена шевельнулась, раздвинулась немного, но в следующий миг произошло новое перемещение, и пелена сомкнулась опять.

Контрабандист, частя, несколько раз подряд ударил из маузера, осыпал пространство роем пуль, потом громко выругался матом и добавил, ярясь от бессилия:

– С-сука!

– От суки слышу! – крикнул в ответ Кацуба, перекатился по снегу метров на пять от прежней своей позиции, приказал псу: – Цезарь, ползи сюда!

Большая расплывающаяся тень, послушно прижимаясь к насту и царапая когтями твердую корку, поползала к нему все ближе, ближе, ближе, горластый контрабандист, видать, разглядел в сумраке пса, выстрелил по нему трижды. Кацуба приник к карабину, пальнул ответно, недовольно поморщился – пуля не причинила нарушителю вреда. С другой стороны, и контрабандист сжег патроны впустую – в Цезаря он не попал.

Окутываясь паром дыхания, высунув язык, пес привалился к хозяину одним боком, замер.

Контрабандист перезарядил маузер, – свежий магазин был у него наготове, – и опять нажал на спусковой крючок, осыпал свинцом пространство: ни в пограничника, ни в пса не попал.

– Сдавайтесь! – напрягшись, выкрикнул Кацуба.

В ответ громыхнуло несколько гулких выстрелов, слившихся в один громовой раскат. С макушек деревьев посыпался жесткий, как речной песок, снег, потом на Кацубу свалилась целая шапка, накрыла с верхом и пограничника и пса, обожгла лицо. Досталось и псу – крошка забила ему ноздри. Цезарь зарычал, но с места не стронулся, даже не шевельнулся.

– Тихо, Цезарь, – предупредил его хозяин. – Наше дело такое… плевое дело: задержать этих людей, – Кацуба говорил так тихо, что почти не слышал собственного сиплого шепота, слышал только странное сипение и все, больше ничего. – Еще вариант, Цезарь, взять да затянуть перестрелку. К нам обязательно придут на помощь. Одно из двух, в общем… Понял, Цезарь?

В горле у Цезаря возник и тут же пропал какой-то каменный стук, на рычание совсем не похожий: умный пес все понял. Конечно, неплохо бы затянуть перестрелку и подождать подмогу, но вряд ли контрабандисты дадут это сделать.

Сделалось немного светлее – приближалось утро. Кацуба нащупал мушкой карабина место, где сидел горластый, выстрелил, но не достал: горластый был опытным бойцом, укрылся за каким-то пнем. Кацуба выстрелил вторично – опять не достал.

– Тьфу! – вывернув голову вбок, сплюнул на снег Кацуба. Было досадно: простая вроде бы штука – подстрелить человека, находящегося в тридцати метрах от него, ан нет, не получается.

Горластый контрабандист тем временем усилил огонь, его же напарник, наоборот, смолк, и Кацуба понял, что тот меняет позицию. И не просто меняет, а, судя по всему, постарается заползти пограничнику в тыл или хотя бы занять позицию сбоку, откуда был бы хорошо виден Кацуба. Это было плохо.

Кацуба ощупал глазами пространство, пытаюсь зацепиться хоть за что-нибудь, что выдало бы ползущего человека, но нет, ничего не получилось, не разглядел он – нарушитель словно бы растворился среди стволов деревьев и неровностей, образовавшихся в снегу.

Надо бы переместиться на новое место, но это пока не дано, горластый держит его на мушке, не отпускает, даже голову вскинуть нельзя: стоит только Кацубе приподняться, как тот постарается не упустить представленный шанс – всадит в пограничника пулю.

В небе словно бы произошло какое-то перемещение, сделалось светлее, деревья же, наоборот, почернели и обрели четкость. Низко над поляной, где происходила перестрелка, промахнула невыспавшаяся очумелая птица, выкрикнула что-то резкое – наверное, выругалась. Кацуба на ее месте тоже бы выругался.

Шевельнулся Кацуба, обозначился чуть, и контрабандист не упустил момент, сделал три выстрела подряд, бил часто – патронов он по-прежнему не жалел.

Одна из пуль рикошетом прошла по снегу, выбила длинную струю ярких фиолетовых искр, снова всадилась в снег, всплыла над коркой наста, вторично взбила струю фиолетового сеева и, наткнувшись на твердый древесный комель, унеслась в воздух.

Кацуба в ответ выстрелил дважды, карабин больно лягнул его прикладом в плечо, в ушах зазвенело. Кацуба стиснул зубы – еще не хватало страдать от боли. Не солдатское это дело. И вообще обращать внимание на боль, находясь на фронте, – это слабость, непозволительная слабость, а Кацуба не мог позволить себе быть слабым.

Затягивающаяся перестрелка была на руку Кацубе – могла подоспеть помощь от Татарникова, а вот контрабандисты должны были спешить, но горластый почему-то не спешил, у него были на этот счет свои планы. На несколько минут Кацуба упустил исчезнувшего нарушителя, стал искать его – нету человека! Конечно, он мог и назад повернуть, скатиться на лед Васуна и уйти в Китай, а с другой стороны, исчезнувший нарушитель становился более опасным, чем тот, которого пограничник видел…

Это Кацуба понимал хорошо. Горластый вновь пальнул в него дважды, стараясь стрелять плоско, так, чтобы пули шли низко над снегом, параллельно ему – вот свинец и всаживался иногда в наст, вышибал диковинный, какой-то колдовской огонь, рождающий холодок в душе.

Интересно, сколько времени прошло с начала стычки? Минут десять, наверное, не больше. За десять минут можно было много раз погибнуть. С другой стороны, время обладает способностью растягиваться, особенно в бою, минуты тянутся долго, словно часы, нет счета им, в этом длящемся, как вечность, измерении может запросто остановиться сердце.

Часы у него с собою были – серебряная луковица «лонжина», спрятанная во внутреннем кармане гимнастерки, – Кацуба придавил луковицу своим телом, чтобы достать ее, нужно было подняться, а подниматься… Нет, овчинка не стоит выделки.

Он вновь глянул влево, глянул вправо – пусто: ни перемещающихся в сумраке пятен, ни теней, ни тем более – ползущего человека.

А горластый контрабандист продолжал палить из маузера – сжег вторую обойму, выбил ее в снег, в опустевший магазин загнал целехонькую, набитую по самую пробку патронами, и вновь открыл огонь.

Кацуба вытащил из кармана полушубка наган, прокрутил большим пальцем барабан, проверяя патроны. Барабан вращался легко, смазка не застыла. Он положил его рядом с собою на снег.

Прошло