l:href="#n2" type="note">[2], «вольнолюбивого стрелка», он же неплохо оплачивал походы в Совдепию.

– Где Радзиевский берет деньги? – поинтересовался Татарников.

Раненый покачал головой:

– Не знаю. Думаю, их ему поставляет кто-то специально, может быть, японцы. Но вот кто именно – не знаю, – белогвардеец вновь отрицательно покачал головой.

Второго нарушителя – взятого в план китайца – допрашивать было бесполезно – он не знал русского языка.

Утром задержанных отправили в Гродеково – там они были нужнее, чем на заставе Татарникова. Одно было неприятно – на территории татарниковской заставы нарушители появлялись чаще, чем на других участках, – с чем это связано? В штабе отряда приняли решение: заставу Татарникова усилить резервной группой.

Татарников повеселел – застава увеличилась на пятнадцать человек. Хотя, с другой стороны, веселеть и не следовало бы: раз появилась резервная группа – значит, жди стычек, стрельбы, боли, криков раненых, огня в спину, ходьбы с оглядкой и усиленной караульной службы. В сводках все это проходит под одним определением – «боестолкновение».

Раненого пограничника по фамилии Белокуров оставили на заставе, в Гродеково или даже в Хабаровск, как иногда делали раньше, не отправили. Белокуров считался самим невезучим бойцом на заставе: это он лежал в чулане-лазарете с простудой и чирьями, когда Кацуба вернулся из отпуска; во время учебных стрельб в тайге он умудрился потерять затвор от карабина – искал весь свободный от дежурств народ, и если бы эту «железяку» не нашли, загремел бы Белокуров под трибунал; сейчас вот боец Белокуров получил ранение…

Начальник заставы, когда слышал фамилию Белокурова, невольно морщился. На этот раз он не выдержал, обратился с проникновенной речью к Кацубе, минут пять рассуждал о долге каждого опытного бойца перед молодыми, об обязательном шефстве над неопытными новичками, – выговорившись, прижал руку к груди:

– Тимофей, снизойди, а… – голос у него сделался молитвенным. – Поработай малость с Белокуровым… Возьми его под свое крыло, поддержи пограничное братство, а!

– Товарищ командир, ну как будто у меня нет других дел… У меня же каждый час расписан, – увидев расстроенные глаза Татарникова, Кацуба умолк и обреченно махнул рукой: – Ладно!

– Вот спасибо тебе, Тимофей Федорович, вот спасибо!

– Чем смогу, тем и помогу. Но не более того.

Вечером Кацуба отправился в «санитарный чулан». С собою взял два яблока, оставшихся от гостинцев, которые он привез из Армавира. Белокуров лежал на старой, прогнувшейся едва ли не до пола койке и тихо постанывал. Глаза его были закрыты. Кацуба присел на табурет, приставленный к койке.

Раненый, почувствовав, что рядом находится человек, открыл глаза, перестал стонать.

– Вы? – спросил он тихо, неверящим шепотом. Кацуба был на заставе человеком приметным, для молодых бойцов почти недосягаемым – новичкам казалось, что он просто не замечает их, хотя Кацуба научил себя засекать все и вся, вплоть до самых неприметных мелочей. Впрочем, новичкам знать об этом было необязательно.

Кацуба протянул раненому яблоки – сочные, рождающие, как говорят в таких случаях, во рту слюнки.

– Держи, герой!

У Белокурова глаза заблестели радостно, забрызгали светлыми искрами – даже боль у него сошла на нет, забылась и про стоны свои он забыл.

– Это мне?

– Ну не Пушкину же! – Кацуба поправил на раненом одеяло. Спросил участливо: – Больно?

Белокуров вдавился затылком в подушку.

– Сейчас уже нет, – тихо, почти шепотом проговорил он. – Главное, пуля в теле не осталась. Пробила мышцу на ноге и выскочила наружу. Ушла.

– Это хорошо. Плохо, когда она застревает… А еще хуже бывает, если застревает в кости, тут – м-м-м! – Кацуба красноречиво покачал головой и поцецекал губами.

– У вас такое… было?

– Было… – Кацуба на мгновение споткнулся, подбирая подходящее определение, – не знал, как лучше назвать молодого бойца. – Было, дорогой мой младший братуха… Потому и говорю.

– Больно было?

– Не то слово. Ты ешь, ешь яблоки-то!

– Потом, – раненый неожиданно покраснел. Ну будто юная девица. – Позже, – пробормотал он смущенно, – сейчас не хочу.

– Я эти яблоки из России привез, – сообщал Кацуба. На Дальнем Востоке в те годы все, что находилось за Иркутском, называли Россией. Иногда употребляли слово более простое и, в общем-то, хлесткое: «Расея». – А ты… ты, насколько я помню, откуда-то из-под Благовещенска?

– Так точно. Из Астрахановки. Это – поселок рядом с губернским центром. Место знаменитое.

– Знаменитое? Чем?

– А когда атаман Гамов поднял на Амуре восстание, его давили именно из Астрахановки.

– Яблоки у вас растут?

– Маленькие. Ранетки. Кислые, как на вкус.

– А если сахаром подсластить? – Кацуба не знал, как себя вести, что говорить, о чем спрашивать молодого бойца, что его вообще может интересовать, понимал, что боец этот чувствует себя точно так же, и маялся, ругал себя за то, что поддался на уговоры, уступил Татарникову. Теперь вот за слабость приходилось расплачиваться.

– Сахаром? Да у нас в Астрахановке, бывает, сахару по нескольку лет не видят. Чай со сладкой морковкой пьют.

– С морковкой – это интересно, – Кацуба улыбнулся. – Даже не подозревал, что такое может быть: чай с морковкой. Изобретательная все-таки штука – ум человеческий.

– Может быть, оно и так, товарищ командир.

– Я не командир.

– Да вы больше, чем командир.

– Ладно, ладно… – Кацуба, осаживая своего собеседника, замахал обеими руками сразу. – Мне до командира еще очень далеко. Скажи-ка лучше, – Кацуба приосанился, словно педагог перед учеником, у него даже голос сделался другим: – Что тебя интересует, чем и в чем тебе помочь?

– Я бы с удовольствием пошел учиться, – Белокуров зашевелился, сделал неловкое движение и застонал от боли.

– Тише, тише, парень, – Кацуба подоткнул свесившийся угол одеяла под матрас. – Не так резко… А вообще научись одолевать боль. Имей в виду – она умеет подчиняться. Только потверже с нею надо быть, характер проявлять. Это обязательно. Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Алексеем.

– А меня – Тимофеем Федоровичем.

Слышал когда-то Белокуров, что в таких случаях надо говорить «Очень приятно», и вспомнилось это очень даже к месту.

– Очень приятно, – произнес он.

– А насчет учиться – у нас с этим легко, отслужишь свое на заставе и пойдешь в какую-нибудь красную академию в городе Хабаровске. Или даже в самой Москве. Станешь инженером или ветеринарным врачом.

– Мне это самое… – лицо Белокурова сделалось робким и смущенным, – это самое… иностранные языки охота изучать.

– Это тоже возможно. – Кацуба наклонил голову. – Очень даже. В Хабаровске учат китайскому и японскому, в Москве – английскому и испанскому. – Откуда всплыли эти сведения в его голове, Кацуба не знал. Всплыли – и все тут. В том, что в Москве человека могут обучить английскому и испанскому языкам, а также, к примеру, греческому и турецкому, Кацуба был уверен твердо. Как уверен и в том, что в Хабаровске обучают китайскому. Вообще-то того требует сама граница, проходящая по Амуру. Это – закон для Российского государства. Точно так же в Китае изучают русский. Язык соседа надо знать обязательно. – А в Ленинграде очень толково обучают финскому и шведскому, – добавил Кацуба.

– А вы, Тимофей Федорович, китайский знаете?

– Мало-мало.

– Как будет по-китайски «здравствуйте»?

– Нихао.

– А «спасибо»?

– Хоехе.

– «Кушать»?

– Чифань. Мы говорим «чифанить». Не слышал на заставе такое слово? – Кацуба сделал рукой несколько затейливых движений, он