– Обещаю.

Она подносит руку ко рту и начинает грызть ноготь большого пальца. Впервые вижу, как она грызет ногти. Тревожный знак, и мне он не по душе. Я аккуратно придвигаюсь и беру ее руку, прижимаю к груди и накрываю сверху своей ладонью.

– Вечеринку в древнегреческом стиле проводили, – наконец сообщает она. – В этом плане я сказала правду. И я была пьяна, правда, не настолько, как считают мои братья. В особняке Каппа есть большая крытая галерея, справа от гостиной. Вообще-то, это даже не галерея. Больше похоже на солярий. Его пристроили к особняку, и там была массивная стена с окнами, обрамленными плотными шторами. – Она безрадостно пожимает плечами. – Как оказалось, очень легковоспламеняющимися шторами.

– Боже.

– Ага.

Она собирается начать грызть ноготь на другом пальце, поэтому я пленяю и эту руку и прижимаю к груди.

– Я практически единственная ходила в этот солярий. Он не был утеплен, и обычно там было очень холодно. Я пробиралась и сидела там, в основном когда находилась в паршивом настроении и хотела побыть одна. В общем, была вечеринка. Мы устроили ее на пару с обществом Альфа Фи, несколько членов этого братства посещали вместе со мной социологию. В то утро ассистент профессора вернул нам курсовые работы, так что ребята говорили о своих оценках, а я подслушала. – Тон ее голоса мрачнеет. – Похоже, они все хорошо написали. Я же полностью завалила.

Я подавляю вздох.

– О, детка. Сочувствую. – Ласковое обращение срывается с губ прежде, чем я успеваю это осознать, но, похоже, Саммер даже не замечает.

– Я списала. – От стыда ее взгляд темнеет.

– Серьезно? – изумлен я открытием.

– Ага, – ее голос срывается, – хотя я не знала, что это считается списыванием. Переработала информацию с нескольких веб-сайтов, но не указала первоисточники. Прямые цитаты оформила. А остальные ссылки приводить не стала. Я засунула их в библиографию, но, похоже, надо было делать не так. – Она вытирает глаза и снова смотрит на меня со страдальческим выражением лица. – Я так намучилась с этой курсовой, Фитц. Запуталась в ней. Я консультировалась дополнительно, но это не сильно помогло. Писала ассистенту профессора и просила помочь, но он оказался полным придурком и ответил, что уже помог всем, чем мог. И, ну ты видел, что со мной творится в состоянии стресса.

– Мне жаль, – сочувствие к ней переполняет.

– Я сдала работу, зная, что получу дерьмовую оценку, но никак не ожидала, что совсем все завалю. А когда попыталась поговорить с ассистентом профессора после занятий и объяснить, что не планировала списывать, он выдал речь в духе «как плохо, так печально» и сообщил, что я могу обжаловать оценку, если пожелаю, но вряд ли ее пересмотрят.

Когда я отпускаю ее руки, Саммер плотнее прижимает одеяло к телу.

– Переходим к событиям на вечеринке. Парни из братства хвастались своими оценками, а я стояла рядом в нелепой тоге, чувствуя себя полной идиоткой. Я… – Она издает тихий стон. – Я так чертовски устала считаться местной дурочкой, понимаешь? Так и представляла, как моя работа лежит наверху на столе с жирной красной единицей и пометкой «списала», написанной большими буквами. Я злилась. И просто хотела, ну не знаю, уничтожить доказательство собственной глупости.

Мое сердце разрывается на части от ее убитого горем голоса, а затем и вовсе разбивается, когда я вижу выражение в ее глазах. Господи. Она действительно верит в то, что говорит. Она действительно считает себя глупой.

– Поэтому я поднялась наверх, схватила работу, спустилась в солярий и чиркнула спичкой. На столе под одним из окон стояла большая керамическая ваза. Я бросила горящую бумагу туда. – Она вздыхает. – Честно говоря, я думала, что она просто догорит и все. Возможно, так бы и случилось, если бы не шторы и оставленное кем-то открытое окно. – Она изумленно качает головой. – В кои-то веки там побывал кто-то кроме меня, да?

Мне приходится усмехнуться.

– Так и получилось, – продолжает она, – что ветер раздул пламя, шторы вспыхнули, и от солярия ничего не осталось.

– Он реально сгорел дотла?

– Нет. То есть, внешняя стена была полностью разрушена и теперь нуждается в восстановлении, но часть, которая примыкает к особняку, осталась нетронутой. – От стыда она опускает голову. – Когда приехали пожарные, я солгала и сказала, что сшибла свечу, танцуя на столе. Типа: «Ой, я всего лишь пьяная девчонка в тоге!» Это назвали несчастным случаем, мои родители выписали солидные чеки женскому обществу и учебному заведению, и меня очень вежливо попросили уйти.

– Ничего себе. – Я прислоняюсь к изголовью и привлекаю ее к себе. Она кутается в одеяло, поэтому я успокаивающим жестом глажу ее по волосам.

– Позволь уточнить, – мягко произношу я, – ты предпочитаешь, чтобы окружающие считали тебя пьяной тусовщицей, лишь бы не узнали, что ты получила отвратительную оценку по курсовой?

– Именно так. – Она откидывает голову, чтобы заглянуть мне в глаза. – Но в твоих устах это звучит по-настоящему нелепо.

Я обхватываю ладонью ее щеку, проводя большим пальцем по нижней губе. Та дрожит при моем прикосновении.

– Ты не глупая, Саммер. У тебя проблемы с усвоением материала. Это большая разница.

– Знаю. – Неуверенность в ее голосе очень беспокоит меня, но Саммер быстро меняет тему: – Итак. Теперь тебе известен постыдный факт обо мне. Настала твоя очередь.

Когда я не отвечаю сразу, она высовывает руку из-под одеяла и переплетает свои пальцы с моими.

– Поделись чем-нибудь, чем угодно. Ты обещал рассказать что-то правдивое, Фитц.

Действительно, обещал. Но это не значит, что мне легко это сделать.

– Я… – бормочу растерянно, – я ничего не утаиваю нарочно. Это просто… Привычка.

– Привычка. – Она морщит лоб. – Умалчивать обо всем – привычка?

– Да. Я не обсуждаю свои чувства.

– А почему?

Я пожимаю плечами.

– Понятия не имею. Думаю, я… привык к тому, что все сказанное будет использовано против меня.

– И как это понимать?

Неприятное ощущение ползет вверх по позвоночнику, пока не добирается до затылка. Инстинкт бежать силен, но так же сильна и хватка Саммер на моей руке. Я делаю глубокий вдох.

– Фитц? – побуждает она меня говорить.

Я выдыхаю.

– Мои родители пережили тяжелый развод, когда мне было десять. Отец изменял. Хотя он считает, что в этом виновата мама. В любом случае, с тех пор они на дух друг друга не переносят.

– Сочувствую. Звучит ужасно.

– Ты еще и половины всего не знаешь. Пока мне не исполнилось двенадцать, у них была совместная опека. А потом папа начал встречаться с женщиной, которую мама презирала, поэтому она решила отсудить полную опеку надо мной. Папа разозлился и решил, что тоже заслуживает права полной опеки. Тогда-то и начались игры разума.