Какой же я кретин! Обозвал тебя вруньей и шизиком…

И хотя извиняться папа не заставляет, я все-таки решаю попросить у тебя прощения.

Потом прошу папу принести наши семейные видеозаписи, мы с ним садимся смотреть, и хотя бы ненадолго, хотя бы на видео, ты — снова ты, а мама по-прежнему жива.

Мередит

Одиннадцать лет назад Май

Я так больше не могу. Джош чувствует, что со мной не всё в порядке, и постоянно расспрашивает. Бывает, подойдет сзади, пока я стою у плиты или раковины, начнет массировать плечи, а я вся сразу напрягусь. Не потому, что мне неприятны прикосновения Джоша, — с ним это никак не связано. Просто в моих мыслях одна только Шелби. Я с ней просыпаюсь, с ней засыпаю, если вообще удается заснуть. При воспоминании о том, как она, голая, лежит среди листьев, у меня мороз по коже. А рано или поздно до нее еще и животные доберутся… Если уже не добрались.

Джош то и дело задает вопросы вроде: «Милая, с тобой все хорошо?» или «О чем призадумалась?» — ведь прекрасно видит, что меня что-то беспокоит. Я скидываю его руки, отпираюсь, мол, все нормально. В ответ он говорит, что ему начинает надоедать это слово — «нормально». Напряжение между нами нарастает.

Беа приходит почти каждый день. Она тайком прокрадывается в те моменты, когда дома, кроме меня, никого, — хочет быть в курсе, куда и когда я хожу, следит за моей машиной на подъездной дорожке.

— Куда ты дела мою одежду? А одежду Шелби? — засыпаю я Беа вопросами. Паника не оставляет меня ни на минуту, дышать полной грудью невозможно — не хватает воздуха. Еще тяжелее от того, что приходится скрывать свое состояние от Джоша и остальных. Отпустить себя я могу только рядом с Беа.

Та, в отличие от меня, наоборот, всегда спокойна, говорит, что волноваться не о чем.

— Я все уладила, — пространно отвечает она насчет одежды.

Как именно уладила?

— Тебя не было сегодня на работе, — с осуждением произносит Беа. — У тебя на девять утра стояло занятие, я на сайте видела. Почему не пошла?

— Плохо себя чувствую.

И это даже не отговорка. Вина уничтожает не только морально, но и физически: голова болит, спина ноет, желудок в спазме, еще и мучают запоры. Сосредоточиться во время занятия совсем не получается, не говоря уже о том, чтобы обойтись без внезапно накрывающего приступа тошноты или желания разрыдаться. Круглыми сутками я размышляю о той ночи, сомневаюсь, верный ли выбор сделали мы с Беа, верный ли выбор сделала я. Я одержима всеми этими мыслями. Они роятся у меня в голове и не дают думать ни о чем, кроме как о той ночи. Я не сплю и почти не ем.

— Тебе нужно вести себя как обычно, Мередит. Как обычно, понимаешь?

Глубоко религиозным человеком меня назвать, наверное, сложно. На Пасху и Рождество мы с Джошем и детьми ходим в церковь, не более того. И тем не менее со вчерашнего вечера у меня в голове не перестают крутиться слова из Библии: «И истина сделает вас свободными». Так просто!.. Правда, зря я решаю поделиться своей мыслью с Беа.

— Мы убедим полицейских, что это была всего лишь случайность, что ты не специально сбила Шелби, — говорю я. — Столкновения было просто не избежать. Они поймут.

Беа округляет от изумления глаза.

— Ты совсем чокнулась, что ли? — взрывается она. — «Они поймут»?! Я ведь не жука раздавила, Мередит, а человека сбила! Мы сбили!

— Умоляю, Беа! Я не могу так больше жить!

— Другого выхода нет. Учись. — Тут она делает шаг ко мне. — Я была пьяна, Мередит. А ты дала мне сесть за руль, так что виновата не меньше меня. Если нас раскроют, ты, знаешь ли, тоже сядешь. Что, интересно, станет с Джошем и детьми, пока ты годами будешь гнить за решеткой?

Над этим я тоже успела поразмышлять, поэтому ответ у меня есть:

— В алкотестер дышать нас уже не заставят. Теперь ничего не докажешь, а если ты была трезвая, то и преступление считается менее тяжким.

За моими словами следует недолгое молчание, после которого Беа говорит:

— Ты действительно настолько тупая или притворяешься? С каких пор ты у нас заделалась юристом?

Похоже, совесть не грызет ее так сильно, как меня. Беа, которую я всегда знала, не жестокая, а наоборот, пусть и прямолинейная, но сострадательная, добрая. А та Беа, что стоит сейчас передо мной, просто очень напугана.

— Здесь ведь не просто непреднамеренное убийство, — говорит она. — Мы отнесли ее в лес и спрятали, а это уже сокрытие преступления. — Для большего эффекта делает паузу. — Так что засунь свою совесть куда подальше и подумай о своих детях.

Как только Беа уходит, я бессильно падаю в кресло и сижу так часов шесть, пока домой наконец не возвращается Джош с детьми. С улицы доносятся их голоса, и я скорее нахожу себе занятие, чтобы казалось, будто всё в порядке вещей.

Лео

Наши дни

В школе ко мне подходит Пайпер Ханака.

— Привет, Лео. Можно тебе кое-что показать?

Я тем временем в третий раз пытаюсь открыть свой шкафчик, потому что Адам Белтнер уже дважды его наглухо захлопывал, и оба раза я молча это стерпел, из-за чего Адам обозвал меня трусом. Дать сдачи, конечно, можно, но тогда он просто сотрет меня в порошок. Тут что ни делай, все равно останешься в проигрыше.

Тебе повезло не знать, что такое старшая школа. Это та еще дичь.

— Ну да, почему нет.

Сегодня игра, поэтому девочки из группы поддержки одеты в юбки. Настолько короткие, что пятая точка у Пайпер едва прикрыта, и перед глазами у тебя одни ее ноги. На собственном горьком опыте я усвоил, что смотреть на них нельзя, иначе обзывают извращенцем. Поэтому я вообще не смотрю на Пайпер, делая вид, будто что-то ищу в шкафчике.

— Я видела в газете фото Дилайлы.

— Я тоже.

— Все это так грустно…

— Да, есть такое.

— Хотя вроде бы и радоваться надо, она же вернулась…

Что ответить, я не знаю, поэтому перехожу ближе к делу:

— Ты что-то хотела показать.

За всю жизнь я ни разу ни с кем не встречался. Да что там, я и не нравился никому. В девятом классе мне на физре сказали, что я нравлюсь девчонке по имени Молли. Ужас, до сих пор все это вижу в кошмарах. Так вот, через