жены и дочери. На моих глазах в тебе разгоралась надежда всякий раз, когда появлялись возможные зацепки к местонахождению Дилайлы. Ты никогда не ставил на ней крест. — Тут в голосе детективши появляется дрожь. — Ты был твердо настроен найти Дилайлу, и я еще давным-давно решила, что не отступлю. Раз не сдаешься ты — то и я не имею права. За все эти годы я очень к тебе привязалась, Джош, и больше всего на свете мечтала вернуть тебе твою девочку. Для меня это стало не просто очередным делом, а личной историей. Непрофессионально с моей стороны, знаю. Нельзя переступать черту, давая в расследовании волю чувствам. Я же эту черту переступила.

И вдруг однажды раздался звонок, которого мы ждали одиннадцать лет. Джош, я ни на секунду не сомневалась, что это она. Совпадало буквально все: и внешность похожа, и имя она свое назвала. В отличие от всех предыдущих самозванцев она на сто процентов была настоящей. Я нутром чуяла: у нас получилось, мы нашли Дилайлу! В твоих глазах было облегчение и несказанное счастье. Ты был на седьмом небе.

А потом пришли результаты ДНК-теста. Отрицательные. Я глазам своим не поверила. Немыслимо, невозможно! Потом стала думать, как рассказать тебе, какие слова подобрать, репетировала наш разговор в уме, а когда подошло время — не смогла. Просто не смогла… Снова ее у тебя забрать? Прости меня, Джош. По какой-то непонятной глупой причине мне казалось, что я поступлю правильно — и для тебя, и для нее. Мне казалось, раз правду никто не узнает, то и вреда не будет…

Папа в открытую плачет. Не могу сейчас его винить, у меня и у самого внутри образовалась огромная черная дыра.

Единственный вопрос, который теперь остался без ответа, — почему ты-то считала папу своим папой, если это не так?

Мы направляемся в кабинет, где ждешь ты, и этот путь словно долгая и мучительная дорога к камере смертников. Я сажусь на стул рядом с тобой, а папа — напротив. Он никак не может собраться с силами и взглянуть на тебя. Детективши с нами нет. После признания ее с низко опущенной головой куда-то увели. Она не только соврала, но и подделала полицейские документы.

Вместо детективши вопросы теперь задает другой полицейский. Он не садится и сразу спрашивает в лоб:

— Почему ты считала, что этот человек — твой отец?

— А разве нет?.. — с дрожью в голосе произносишь ты.

— Нет. Он тебе не отец.

В ответ ты принимаешься часто моргать, словно в глаз попала ресничка, и, прижав к себе ноги, начинаешь молча качаться на стуле. Больно смотреть. Слезы переполняют твои глаза и катятся вниз по щекам, и я убеждаюсь, что ты не врешь. Ты всем сердцем веришь, что перед тобой твой папа.

— Но ты мой папа… Мой папочка…

Тут даже я не выдерживаю.

Мередит

Одиннадцать лет назад Май

Посреди ночи меня зовет Дилайла. Спросонья слышу ее сдавленный крик, а потом она начинает хныкать и давиться слезами. Я тут же соскакиваю, бегу в детскую и вижу, что Дилайла сидит в кроватке с широко распахнутыми глазами. При первом же прикосновении мне становится ясно: у Дилайлы жар. Она вся мокрая, несмотря на то что страшно дрожит.

— Бедная моя крошка, — говорю я и глажу Дилайлу по влажным волосам. От пота пижама у нее липнет к телу.

Взгляд Дилайлы сосредоточен на чем-то в углу комнаты, но там ничего и нет, кроме детского торшера с тремя акриловыми плафонами в форме воздушных шаров. Дилайла вытаскивает ручку из-под влажного покрывала и показывает в угол.

— Что такое, милая? — спрашиваю я, садясь на край кровати. — Что там?

— Там кто-то есть, — охрипшим голосом отвечает Дилайла. Я снова бросаю взгляд в угол комнаты и чувствую, что сердце забилось чаще, хотя там, разумеется, никого нет — это все жар, и один из плафонов-шариков Дилайла приняла за голову, а длинную подставку — за тело.

— Там никого, — заверяю я. — Это всего лишь торшер. Хочешь, включу свет и покажу? — Дилайла как-то странно смотрит на меня, и поэтому, не дожидаясь ответа, я встаю с кровати. В этот момент Дилайла заходится лающим кашлем, какой бывает при крупе[23], — он у нее уже когда-то был.

Я включаю торшер, и фиолетовую комнату заливает желтый свет. Я осматриваюсь по сторонам, заглядываю под кровать, в шкаф.

— Видишь? Никого, только мы с тобой.

— Он уже ушел, мамочка, — с уверенностью отвечает Дилайла.

Я прекрасно понимаю, что такого быть не может, но, подыгрывая Дилайле, все-таки спрашиваю:

— И кто же там был?

Дочка смотрит на меня пустым стеклянным взглядом и молчит. Ее рыжие волосы, потемневшие у корней от пота, висят как сосульки. Никого здесь не было и быть не могло, поэтому я не продолжаю тему и выключаю торшер.

Из ванной комнаты детей приношу градусник, а с первого этажа — «Тайленол». Сначала измеряю температуру — почти тридцать девять, — а потом, проверив по инструкции дозировку, даю Дилайле жаропонижающее. Прошу ее встать с кровати и быстро заменяю мокрые простыни, после чего она снова в нее забирается, а я ложусь рядом.

Только когда Дилайла засыпает, я возвращаюсь к себе и тихонько ложусь возле Джоша, который спит как ни в чем не бывало. У него удивительная способность проспать что угодно. Будить его нет смысла, потому что болеет Дилайла постоянно — настоящий магнит для микробов. Стоит у них в классе кому-то заболеть, Дилайла непременно заболевает тоже. Так что температура для нас не новость, расскажу все утром.

Окно в спальне, оказывается, открыто. Джошу вечно жарко. Даже зимой он любит открывать на ночь окно, иначе страдает от духоты. В комнату проникает прохладный весенний ветерок, колыхая тонкие занавески. Мягко шумит дождь, и, если б не мучительные мысли о Шелби, на душе от него стало бы легко. Но я лежу и думаю о том, что у малышки Грейс Тибоу никогда не будет матери, которая утешит ее посреди ночи. Это я во всем виновата. Как ужасно знать, что сама я лежу сейчас в теплой и мягкой постели, в нежных объятиях мужа, а Шелби лежит совсем одна в лесной глуши, облепленная личинками и мухами…

Сил моих больше нет. Невозможно жить дальше с таким грузом. Нужно пойти в полицию, рассказать обо всем, что мы натворили, и понести наказание. Я его заслуживаю.

Дело не только в том, что меня терзает чувство вины, но и в Джейсоне.